— Если ты, Виталька, научишь Джульбарса гавкать, я тебе, ей-богу, за вчерашнюю статью выпишу повышенный гонорар. — Гуляйвитер осекся. Все затаились и ждали, только мышь шарудела за книжным шкафом. И вдруг Дзядзько голосисто и смачно залаял:
— Гав-в-в!
От неожиданности песик, как резиновый, скакнул на всех четырех лапах вбок. Но Виталькино лицо надвинулось снова:
— Гав! Гав! Гав!
В круглых щенячьих глазках затаился испуг. Столы стояли тесно, и песик бросился наутек по сводкам, черновикам, гранкам. Дзядзько, не отрывая рук от коленей, скакал следом и заливался молодым, ядреным лаем:
— Гав! Гав! Гав!
Песик, вздернув куцый обрубочек хвоста, испуганно скулил и в отчаянии метался по столам. Наконец, загнанный безжалостным преследованием в угол, он опустился на задние лапы, задрал голову на уровень приблизившегося человеческого лица и жалобно выдавил: «Га-а-ав-в…»
— Товарищи, исторический момент, — Гуляйвитер бросился к Дзядзьку, он жал ему руку, обнимал за плечи. — Будьте свидетелями. Некоторые в Тереховке вконец обнаглели, утверждают, что мой Джульбарс не гончая. Сегодня все слышали его прекрасный, звонкий голос! А тебе, Виталик, от всего пролетариата… Магарыч с меня. Ну и талантище, скажу я, в тебе зарыт.
Иван ухмыльнулся — одними губами. Дзядзько действительно тявкал мастерски, талант анималиста. Так и подмывало подковырнуть эту интеллектуальную амебу с его обкормленным щенком. Стиснул руку, чтоб ощутить холодную боль, и пошел к своему столу. В комнате повеяло трезвостью.
— Товарищи, типография ждет передовую, — раскрыл папку с гранками. — Придется платить неурочные.
Комната опустела. Корректоры поспешили в типографию, должно быть, делятся новостью: собачонка, купленная у председателя местного сельпо за сотню, наконец-то забрехала. Редакторская половина понесла щенка домой: у него режим, пора спать. Мрачный Гуляйвитер, переставляя с места на место канцелярский пресс, прятал глаза, боясь встретиться с ироническим взглядом секретаря:
— Неловко беспокоить Дмитра Семеновича в такую пору, добрые люди спят давно. У меня там есть парочка фактов кукурузных с актива. Но ведь так с ходу передовую не сочинишь. И голова побаливает, устал…
«Столько энергии было на людях — и враз сник. Что ж, возможно, так и надо: оптимизм для масс. Но секретарю боится звонить не потому, что поздно. Со своими песиками и кролями совсем забыл об указании первого, теперь думает, как выкрутиться. Снова такой-разэтакий Загатный вывози, он вывезет, не впервой. Штрыкнуть бы его в одно место кривым шилом — пиши сам, но ведь будет тужиться до часа ночи, а я собирался к Люде, более удачного случая не выпадет… Этот наглец еще хочет, чтоб я сам набивался.
— Я продиктую передовую. Уля пусть сядет за машинку.
Это было сказано таким тоном, что Гуляйвитер вздернулся весь, но сдержался — что ему еще оставалось? «Жаль, я б ему все высказал, все равно за передовую больше двадцатки не выпишет, а себе — тридцать!» Загатный стукнул кулаком по стене, в типографию. Помолчали, глубоко недовольные друг другом. Дверь открыла корректорша.
— Садитесь за машинку, — сказал Иван. — Я продиктую передовую.
(Вот будет спектакль, увидите!..)
— Сигарету! — скомандовал Иван.
К нему услужливо потянулись руки Гуляйвитра и Дзядзька. Взял у Дзядзька. Улины пальцы лежали на клавишах пишущей машинки. Молохва, сложив бумаги в сейф, выжидательно оглаживал на своем столе треснувшее стекло — спектакль начался. Иван убрал с прохода стул: лишние вещи мешают думать. Редактор с Дзядзьком застыли в дверях секретариата. Середина кабинета — сцена. Затянулся сигаретой и неожиданно громко и выразительно начал:
«На полях созрело золото. Точка. Тысячи гектаров прославленной королевы полей ждут неутомимых рук хлеборобов. Сердце хозяина не может биться спокойно, пока кукуруза не находится в колхозных закромах…» Печатная машинка угодливо задыхалась в погоне за мыслью импровизатора. На темных окнах — блики электролампочек. На лицах зрителей ожидание. Он толкнул окно — лампочки прыгнули в неведомое, ветки шелковиц поплыли в комнату. Вдохнул трижды, глубоко, по системе йогов, чтоб освежить голову. Резко обернулся: «Руки хозяина не дадут погибнуть ни единому стеблю, ни единому зерну. Абзац. Мы стоим на пороге битвы за урожай. Еще день-два — и на золотистые поля двинутся сотни машин, тысячи и тысячи тружеников. Победа зависит от того, как мы подготовились к решительной минуте…»