Это на манер вступления к главе. А теперь о серьезных делах. Хочу еще раз отмежеваться от Ивана, чтоб и меня не обвинили в его нетолерантности (слово какое!) к людям, особенно к тем, кто и теперь занимает видные должности. Скажем, Гуляйвитер пошел по административной линии (только между нами — давно бы так, журналист из него никакой) и сейчас работает в области. Дзядзько там же, в секретариате «Колхозной правды». Братья Молохвы бухгалтерствуют в областных организациях. Итак, большинство моих героев — люди заметные, и я подчеркиваю, что в своих набросках смотрю на все глазами Ивана Кирилловича, а не своими.
Загатный с первой встречи улавливал в человеке одну самую характерную для него черту и больше уже никогда не изменял мнения о нем. Это и было причиной некоторой его необъективности… Мир без полутонов, все четко разграничивалось на черное и белое. И да простит он меня, но как-то так получалось, что большинство людей в его глазах оказывались отнюдь не в белом облачении, скорее наоборот. Загатный обладал настоящим талантом откапывать в ближних слабые места. Еще и играть на них, как на струнах. Вспомните хотя бы того же Дзядзька.
Виноват, что не рассказал о нем поподробнее. Смешной тип, не без чудинки — как, впрочем, и каждый из нас. На следующий день после моего приезда в Тереховку попросил меня выйти с ним во двор, под шелковицу:
— Поговорить надо, как с другом.
Голос серьезный, немного даже торжественный. Повторяю, двух недель не прошло со времени нашего знакомства, какой там друг? Ну, уселись на скамье под шелковицей, начал он делиться своим горем. Каких только подробностей о своей семейной жизни ни вывалил! А все сводилось к одному:
— Не понимает жена моих высоких помыслов…
Я краснел, бледнел, молодой, не семейный еще, бормотал какие-то сочувственные глупости и гордился в душе, что взрослый человек так вот раскрывается. А через несколько дней узнал: не было в коллективе человека, на которого Виталька, как на друга, не навесил бы своих семейных тайн…
Что ж, прикажете ненавидеть такого человека? Тогда бы все мы отвернулись друг от дружки, ведь у каждого найдется какой-то грешок, если хорошо поискать. Так недолго и до развала цивилизации докатиться.
Разве не тот же Сковорода, которого с таким апломбом цитирует Иван Кириллович в свое оправдание, писал: «Ошибки друзей мы должны уметь исправлять либо терпеть, если они не серьезные»?
Проглядел последнюю свою главку и подумал: кого выставляю пред светлые читательские очи — басурмана, оборотня, выродка? Уж такой мрачный, отрицательный вырисовывается мой Загатный, даже не верится, что подобный человек может существовать в нашем обществе. Признаюсь, грешен: с тех пор как пописываю, стал критические статьи в толстых журналах просматривать. Интересно знать, за что литераторов ругают, чтоб и самому не сбиться на пагубный путь. Так вот, что касается процента положительного и отрицательного в герое. Точно я и не понял, сколько чего требуется: один за то количество стоит, другой — за другое, третий пишет и оглядывается, как бухгалтер перед ревизией. А конкретного указания нет. Раньше легче литераторам писалось: если уж отрицательный тип — то отрицательный, положительный — так положительный. А сейчас мудрят, мудрят и никак не договорятся. Конечно, я понимаю — у нас демократия, но имейте совесть, товарищи писаки!
Помню, несколько лет назад дискуссия о широких и узких штанинах намного организованнее проходила, хоть страсти тоже бушевали вовсю. Но довольно быстро сошлись на золотой середине — 24 сантиметра, и уже не слыхать, чтоб о штанах спорили. Ну, сделаю я примерно пятьдесят на пятьдесят, то есть половину героя в положительные тона окрашу, половину — в отрицательные, кажется, это самое модное теперь. А вдруг завтра мода изменится, повеет новый ветер? Правду дед говаривал: топором легче, чем пером. И безопасней, добавлю я. Тяжеленько мне придется среди литераторов с моей тягой к определенности и порядку. Но встрял в драку — губу не жалей, мудро советует народ. Пусть теорией ученые критики занимаются.
Были у Ивана Кирилловича и положительные черты, и немало их было. Но беда в том, что проявлялись они не так ярко, как отрицательные. Оно и верно: по одежке встречают… Что говорить, он — журналист. Не было таких в нашем районном звене и не будет. Люди с таким талантом намного выше Тереховки летают. Не помню, чтоб Иван Кириллович сидел над рукописью — только диктовал. Мог за утро надиктовать передовую, очерк, фельетон, а информации щелкал, как орешки. Иногда диктовал до тысячи строк в день и выпускал газету один, только с помощью корректоров: тот в отпуске, тот на сессии, а редактор, как всегда, уполномоченный. Учтите к тому же, что в села Загатный выезжал редко. Ему хватало нескольких цифр, одной черты, одной биографической детали, чтоб написать целую газетную эпопею. Положит на стол спичечный коробок и шпарит, шпарит очерк, машинистка едва поспевает за ним, да все к месту, все хорошо — заслушаешься. Тут тебе и конфликт, и любовь, и мечты — дьявол в нем сидел в такие минуты, слово чести.