Оратора слушали со все возрастающим интересом.
— На какой приблизительно глубине придется строить проектируемые вами города? — спросил один из конгрессистов.
— На триста, четыреста метров, а, быть может, и глубже, — ответил Гаррисон. — В зависимости от местных условий, от плотности подпочвы, от большей или меньшей близости моря.
— Ну, а эемледелие? — спросил Стефен. — Что вы сделаете с хлебопашеством, огородничеством, садоводством, молочным хозяйством? Ведь без всего этого проектируемые вами подземные города будут обречены на голодную смерть.
Все подняли головы в напряженном ожидании ответа. С минуту в зале царила мертвая тишина.
— Да, вы правы, уважаемый коллега! — сказал Гаррисон. — Ваш вопрос чрезвычайно важен, и ответ на него, сознаюсь, не легок. Если б дело шло о том, чтоб укрыться под землей на несколько недель и даже месяцев, вопрос о питании удалось бы более или менее удовлетворительно разрешить: как-никак, на земном шаре имеется немало продовольственных запасов. Но возможно, что человечеству придется окопаться, выражаясь военным языком, надолго, быть может, на годы…
— Или на веки вечные! — раздался скептический возглас. — Раз зоотавры повадились на землю, они, надо думать, уж не оставят ее в покое. А там, чего доброго, явятся еще какие-нибудь чудовища с Меркурия, Сатурна, Нептуна…
— Все возможно! — вздохнул Гаррисон. — И, разумеется, надо будет строиться под землей прочно и надолго. Трудность, указанная нашим уважаемым президентом, огромна; но, господа, тут вопрос стоит о жизни или смерти человечества! Одно из двух: или оно, с помощью своего гения, выйдет победителем из этого испытания, или человеческая плесень, которой, по выражению одного философа, обросла на старости наша планета, будет без остатка сметена налетевшими злыми ветрами. Человеку предстоит выдержать тяжелый экзамен, и он должен доказать, что он недаром носит гордое звание Homo sapiens. Он должен выявить свою волю к жизни, довести до максимального напряжения заложенный в нем инстинкт самосохранения.
— Да, но не может же он располагать на глубине нескольких сот метров миллионами гектаров необходимых полей, лугов, садов, огородов! — воскликнул итальянский делегат.
— Миллионами, нет, но тысячами или десятками тысяч, пожалуй, может. Придется довести до крайнего напряжения интенсивное земельное хозяйство. В этой области достигнуты уже крупные успехи. Наш британский коллега мог бы дать нам в этом отношении очень утешительные сведения: так, в Девонширском округе, где население сильно страдало от малоземелья, один акр дает теперь такой урожай, который не дальше как 20 лет тому назад собирали с 30 акров. В проектируемом мною подземном царстве надо будет в 100, в 500, в 1000 раз увеличить плодородность земли, довести ее до того, чтоб какая-нибудь тысяча гектаров могла кормить целый город. Повторяю, там, где дело идет о жизни человечества, все возможно и, главное, все должно быть возможно! — с силой воскликнул Гаррисон.
— А чем вы замените солнечный свет?
— Мы устроим искусственные солнца. — Над каждым городом у нас будет искусственное солнце, лучи которого мало чем будут отличаться от лучей настоящего солнца. Последние труды нашего знаменитого физика Гарри Беннета открывают перед нами в этом отношении самые широкие возможности.
— И дождь, и туманы, которые необходимы многим злакам, тоже будут искусственные? — не унимался итальянский делегат.
— Разумеется. Это уже деталь. Вообще, я меньше всего претендую представить здесь почтенному собранию обстоятельно, во всех подробностях разработанный проект. Я только позволяю себе наметить идею, указать возможности. Если конгресс благосклонно отнесется к моему проекту, дальнейшая его разработка, а затем и проведение в жизнь, могут быть поручены специальной комиссии.
Кресби Гаррисон выпил глоток воды, вытер пот со лба и сел.
Зал огласился дружными аплодисментами. Президент крепко пожал Гаррисону руку; многие другие конгрессисты последовали его примеру.
Заседание было объявлено закрытым, и конгрессисты, разбившись на группы, стали оживленно обсуждать проект подземного царства.
— Хуже всего придется поэтам! — говорил толстяк Жан Летелье. — Без неба они совсем захиреют.