Со времени странной поездки на кауринскую заимку прошло уже больше двух лет. Валера к тому времени с завода уволился, почти окончательно переселился в лес. Дедкин ушёл из агентства, какое-то время проработал в фирме у Борисова (которого с завода всё-таки "ушли", он, впрочем, быстро организовал своё производство, переманил туда инженеров и часть рабочих, клепал аналогичные аппараты и не бедствовал), некоторое время носился с идеей организации в Екатеринбурге собачьих бегов, затем вновь подался в сферу охранного бизнеса, изредка по выходным навещая Каурина. Сам Вадим, разбежавшись с Нежиным в разные стороны, успел попробовать свои силы в издательском деле. Правда Генеральный директор журнала оказалась алкоголиком, систематически уходящим в запой, причём в паре с редактором, снимая предварительно со счета деньги, полученные от рекламодателей. Выпустить успели только один номер отвратительного качества. Народ через пару месяцев разбежался. Коммерческий директор - Дима Носик вместе со своей женой Леной заупрямились, зациклившись на идее журнала, попытались сначала бороться с боссшей, потом, плюнув, зарегистрировали собственный журнал того же направления и потихоньку, перебиваясь с хлеба на воду, стали выползать на рынок, отбив у своего бывшего работодателя почти всех постоянных рекламодателей и партнеров. После ухода из журнала Вадим недолго просидел в одной из коммерческих фирм, переругался с руководством, поголовно, по мнению Двинцова, больным шпиономанией. И снова подался в уже привычную заводскую среду, устроившись на один изекатеринбуржских заводов начальником юридического отдела. Атмосфера на заводе была обычной для большинства бывших оборонщиков, пытающихся выплыть за счет кредитов, сдачи в аренду большинства своих помещений, выпуска товаров народного потребления (конверсия, однако!) и создания множества различных предприятий. Вся жизнь продолжалась по инерции. По инерции шла работа, по инерции - быт. Изредка и обоюдно скучно встречался с одногруппниками по институту. С Кауриным больше не виделся, в гости к нему не ездил, дабы не травить душу. Выпивка, причём в любой компании, давно уже не привлекала. Любовь, ярко вспыхнув на последнем курсе института, доведшая Двинцова до исступления, выплеснувшись несколькими десятками стихотворений, до обидного глупо сгорела, оставшись болезненной точкой в памяти. Временами вспоминались, как самые прекрасные мгновения жизни, и единственный набег в тихое кафе, и совместная поездка на неделю в Архангельск, и боль прощального вечера с надеждой, что расстаются не навсегда, и пребывание на грани помешательства вечером после отлета Лики, когда в каждой встречной женщине мерещилась она, и глупая по-детски обида на отсутствие ответов на письма, и последующее желание поскорее забыть, если не забыть, так сжечь за собой мосты, повлекшее идиотски поспешный брак, и полученное запоздалое нежное письмо, так и оставшееся без ответа, письмо, при взгляде на которое, кажется, что-то оборвалось в груди одновременно со страшной мыслью: "Поздно". В браке что есть силы пытался заставить себя полюбить жену, в огромнейшей мере того заслуживающую, обманывал самого себя. Она, по всей видимости, сразу почувствовала "что-то не то", поэтому и была категорически против брака с Вадимом с самого начала. И только феноменальное таранное упрямство Двинцова дотащило их с Галиной до дверей ЗАГСа. Семья, так толком и не сложившись, развалилась через полгода. Брак остался зарегистрированным, так как бумажка для обоих ровным счетом ничего не значила. Жить по инерции продолжали в одной квартире, превратив её в подобие общежития. Друг другу практически не мешали, оба пока и не помышляя о создании новых семей, поставив крест на такой возможности. Детей, к счастью, завести не успели, так что травмировать разрывом, кроме самих себя, было некого. Временами даже дружески общались, обсуждая интересные обоим темы. Заведённых животных считали общими. Оставшееся совместным хозяйство свелось к поочерёдному приготовлению полуфабрикатных ужинов с раздельным употреблением последних.
Вадим наспех (накрапывал нудный дождь) выгулял своих "зверусов", переоделся и, как всегда не завтракая, поехал на работу, предварительно выбрав на стеллажах книгу для чтения в трамвае. По дороге, невзирая на ранний час, совершая набеги на трамвай через каждые четыре-пять остановок, свирепствовали "банды" контролёров, человек по пять каждая, вытягивая несчастных безбилетников на улицу. Свой проездной Вадим держал в руке, проверяли всякий раз, придирчиво рассматривая водяные знаки и каждую печать на билете. Недавно были пущены в обращение новые абонементы, по количеству степеней защиты далеко позади оставившие большинство разновидностей ценных бумаг и изрядную часть иностранной валюты.
Появился на проходной около половины седьмого. Не заходя на завод, Вадим загрузился в машину, заказанную с пятницы, и отправился на "третье производство", расположенное у чёрта-на-куличках, где-то аж за Северотуринском. Точнее представить себе расположение филиала Двинцов не мог, ехал туда впервые. Цель "визита" в полузабытый всеми угол области (где когда-то выпускали разновсякие спутники-луноходы) была до зевоты скучной: обязательные ежемесячные юридические консультации для рабочих цеха.
Заводская "Тойота", (приобретённая ещё после получения заводами разрешения тратить часть валютной выручки на собственные нужды) бодро скакала по дорожным ухабам. Водитель рассуждал о хреновом качестве российских автомашин, предавался ностальгическим воспоминаниям о славном прошлом завода, подчёркивая былое "московское снабжение" и астрономическое количество ежедневно вывозимой в аэропорт продукции, зло матерился на зарплату, задерживаемую по полгода и частично выдаваемую консервами, видиками и прочей фигнёй. Вадим читал книжку, слушал вполуха, временами вежливо поддакивая (не потому, что не сочувствовал, а просто за последние годы подобной информации уже переел до тошноты и на эмоции уже раскручивался слабо). Полускрытый туманом, майский, манящий зеленеющей свежей молодой листвой, лес за окном перемежался городками с обязательными для Урала заводскими трубами, деревеньками, уродливыми массивами садово-дачных участков, лысинами полей. По этой трассе населенных пунктов было раз-два - и обчёлся, шансы нарваться на "гаишников" соответственно были минимальными. Выйдя на гладкое (по российским меркам) полотно, Николай вскоре разогнал машину до ста тридцати. При таком раскладе доехать должны были часам к десяти. По радио станция передавала рекламно-концертный винегрет. Мяуканья однообразных певичек (разнящихся только именами) сменялось блатным завыванием эстрадных апологетов лагерной тематики, всё это творчество щедро сдабривалось плоскими комментариями дискжокеев с потугами на юмор и призывами купить очередной "Сникерс" с антипригарным покрытием, обеспечив себе тем самым постоянное ощущение сухости даже в критические дни.
На заднем сиденье, всеми забытый, похрапывал в обнимку с портфелем начальник заводского ВОХРа - отставной майор Пал Саныч Мохрютин, по лицу его блуждала блаженная улыбка, вероятно снилась былая его служба в доблестном советском стройбате, которую Мохрютин искренне считал воинской. Пал Саныч ехал с делом архиважным - внезапной проверкой службы охраны и состояния табельных наганов. Попса, вопящая из динамиков, Мохрютинской сонной идиллии не тревожила. По боковому стеклу вверх упорно полз какой-то жучок. Проходил несколько сантиметров, срывался, снова карабкался, падал, страшно матерился по-жучиному, отдыхал, стоя на уплотнителе и снова лез по стеклу. Порода жука была, вероятно, "Жукус Сизифус". Вадим, посозерцав страдальца за неизвестные науке грехи минут пять, подвёл под жука клочок бумажки, подтащил к кромке приоткрытого для курения окна: "Лети!". Жук халяву гордо отверг, шмякнулся вниз и снова, пыхтя и отдуваясь (зато сам!) продолжил свой бесконечный подъём. Ехать, как сообщил Николай, оставалось еще минут десять-пятнадцать.