Вспрыснутого в кровь адреналинчику оказалось достаточно для оперативного подъёма на ближайшую берёзку, невзирая на пару-другую сломавшихся под ногами веток. Двинцов застыл на покачивающейся верхушке в позе шишкинского медведя, смотрел вниз и не очень терпеливо ждал, когда эти реликтовые коровы уберутся подальше. Бугай уходить не хотел, видать, что-то в его мозгах крепко заклинило. Он топтался тяжело вокруг берёзки, пробовал её на прочность сначала рогами, затем, поразмыслив, навалился боком. В дереве что-то жалобно затрещало. Двинцов ухватился покрепче за ствол всеми четырьмя конечностями, вспомнил безотказный пароль Маугли и жалобно вывалил на зубра: "Мы с тобой одной крови - ты и я!" Впечатления не произвёл, вероятно, обращаться к зверю надо было на каком-то ином языке: то ли санскрите (вот кришнаиту бы повезло!), то ли еще каком пранаречии. Берёза, угрожающе потрескивая, мерно раскачивалась, потихоньку увеличивая амплитуду. Вадим, вернувшись к более далёким предкам-обезьянам, стал прикидывать, на какое соседнее дерево он в состоянии, если что, перепрыгнуть. Соотнеся свои прыгательные способности с расстоянием до ближайшей сосны (как на зло, на высоте Двинцова - обезветвленной), был вынужден признать, что такие подвиги Геракла ему не под силу. Вспомнив, что дикие животные могут успокаиваться от размеренной тихой человеческой речи, стал уговаривать зацикленного бычару:
- Слушай, ну что тебе от меня надо? Я - безвредный, понимаешь? Я вашего брата в жизни не трогал, чем хочешь поклянусь! Ну, чтоб мне вовек из этого леса не выбраться, если вру! Я это... вообще обещаю вегетарианцем стать. Ты вообще людям должен быть благодарен, что мы вас сохранили от вымирания, понимаешь? Ты память-то напряги, тебя-то, небось сюда тоже люди завезли. Люди! Не от святого же духа ты на Урале вылупился! Ну, помнишь: клетка, на поезде ехал, тебя кормили... Люди - хорошие, добрые. Слушай, друг, ступай от меня, а? Тебя вон подруги ждут, травка растёт свежая, вкусная. А я - невкусный, ты же людей не ешь, ну зачем я тебе? Ты только присмотрись - я же даже без оружия. Не, руки я тебе показать не могу, а то упаду, но у меня правда ничего нет, чес-слово! Уйди, а! - Вадим не выдержал, заорал - сгинь, корова проклятая! Уйди, а то спрыгну вот, в морду вцеплюсь!
Если бык в какой-то момент и стал успокаиваться от Двинцовских речей (чего, впрочем Вадим не заметил), то от последних воплей бугаина буквально взорвался диким рёвом, с удесятерённой силой навалился на бедное деревце, начав к тому же подрываться под комель копытами. Обе коровы (вот сучки!), не обращая никакого внимания, словно их это и не касалось, мирно паслись на полянке, изредка и мельком посматривая на своего рогатого матадора. Только корриды никакой не получалось, так как жертва с дерева стряхиваться упорно не желала, а её угрозы вот-вот спрыгнуть и вцепиться в морду были лажей чистой воды.
Вадим уже почти решился спрыгнуть вниз, и - будь что будет, как вдруг на левом краю поляны промелькнуло что-то тёмное, быстрое, подмяв под себя истошно ревущую корову. "Медведь!" - ахнул Двинцов. Но это был кто-то другой, непонятный, ранее Вадимом не виданный. Зубр при виде реальной опасности, мгновенно забыв про Двинцова, прохрипел коротко, в длинном прыжке ринулся через всю полянку, воткнувшись в зверя, сжимающего коровье горло. Вторая зубриха, оправившись от неожиданного нападения, уже молча, сосредоточенно, долбила рогами, била передними ногами извивающееся, рычащее тело. Бились страшно, молча. Летели клочки шерсти, топтались зубры. Разглядеть толком Двинцов ничего не мог. Наконец из свалки, свечой вверх взмыл окровавленный странный зверь, развернувшись в прыжке, кинул своё гибкое сильное тело на быка, скользнув зубами по загривку, упал, ухватившись за горло, стискивая всё сильнее зубы, страшными ударами задних лап, вспарывая бычье брюхо, выпуская наружу ало-сизым мокрым, жутким серпантином кишки. Колени быка подогнулись, он взревел прощально и тяжело грохнулся на землю. Хищник уже лежал молча, только судорожно, в агонии, шевелились лапы.
Оставшаяся в живых корова, ударила рогами неудачливого любителя мяса, рискнувшего буром попереть на сразу троих зверюг, глубоко всадив в бок, приподняла над землей немного, мотая окровавленным грузом из стороны в сторону, с трудом освободила рога, подошла по очереди к павшим сородичам, обнюхала их с надеждой, замычала жалобным вдовьим плачем, и, пошатываясь устало, побрела прочь, не оглядываясь. В воздухе густо, тошнотворно пахло кровью, внутренностями, испражнениями погибших зверей.
Двинцов еще некоторое время сидел на дереве, переваривая увиденное. Сполз вниз, подошёл к хищнику, только сейчас разглядев его по-настоящему, опешил ещё больше: на бурой от крови траве лежал явный представитель семейства кошачьих, крупный, ростом почти с хорошего лося, покрытый густой, длинной, чёрной, с коричневатым отливом, шерстью. Причём мех на голове и вокруг шеи был явно раза в три длиннее, чем на остальных местах. Больше всего зверюга смахивал на льва. Если бы не цвет, и не обилие шерсти на туловище и хвосте. Двинцов озадаченно потрогал жесткие, длиной с голень, толщиной с шестую струну гитары, чёрные усы покойника. Таких он не то что не видел ни в книжках, ни по телеку, ни про что подобное и не слыхивал даже. Пробормотал: "Ничего не понимаю..." Глотнул воздуха, пропитанного смрадом скотобойни, его вырвало долго, мучительно, до полной пустоты в желудке. Опустился на колени, судорожно глотал воздух, и снова задыхался в рвоте собственной желчью. Кой-как отполз в сторону, отдышался, вытерся пучками травы. Сел. В голове стало что-то вырисовываться, логичное, не очень научное и пугающее своей безальтернативностью.
Привычно уже вслух беседовал сам с собой:
- Это что же получается? Зубры эти... лев непонятный... чёрный, волосатый, огромный, в нём же три нормальных льва вместятся... Если это мутант какой, то почему на льва похож, а не на рысь? А если не мутант?... То где же я тогда, и как сюда попал? Допустим, что после аварии я всё-таки копыта откинул, а это так всё - посмертные галлюцинации... Не похоже, им обычно тоннели мерещатся... А если это уже тот свет, то какой-то он уж чересчур... материальный... и хищный. Дааа... Остаётся последнее: не знаю как, но я угораздился провалиться в мир иной, но не загробный. Параллельный, значит, мать его японскую. Ну что, Вадим Игоревич? Домечтался? Какого хрена, а? Знал бы, так хоть подготовился бы! Идиот! Полез бы тогда с Валерой, так и не один был бы, и при шмотках, и при оружии,... жратву бы взяли, лошадей, собак... Вот болван! Кретин! Допрыгался - жри теперь, собака дикая, вот тебе романтики полные штаны, приключения с продолжением! Это тебе не книжки читать. Вон у Андре Нортон всё по кайфу: ежели в другой мир, так только в такой доставят, какой ТЕБЕ лично более подходящ. А тут... тьфу! Как же, как на меня делали, прям с оркестром встретили: "Здравствуй, дорогой, родной, любимый! Тыщу лет тебя ждали, спаситель наш, надежда последняя! Вот те - меч-кладенец, вот те - закусь - леденец!" Раскатал губёнку! Встретили! Комарами, да сучками, да рогатыми б..., то есть - зверями. Сезон, и тот не тот: ни ягод, ни грибов; жуй, мол, травку, на здоровье, уважаемый пришелец, не обляпайся!
От членораздельной речи Двинцов, раскаляясь, перешёл на бессвязный абсолютный мат, какого, наверное, в жизни не слышал ни один дореволюционный боцман. И правильно, что не слышал, поскольку ни один боцман в подобную лужу не садился. Матерился минут десять, выдохся, успокоился.