Повар стоял молча, как всегда угрюмый, недовольный, словно прислушивался своим громадным уродливым ухом и к словам Катеньки, и к тому, какое действие имеют на него эти слова. Прислушивался сам к себе — доходило до него все медленно. А потом сразу неуклюже засуетился, глаза его оживились и просветлели.
— Очень это вы молодцом, барышня, все как часы будет сделано,— вытирая ладони о свой большой живот, приговаривал Иван Алексеевич.
А Гриша-то по дороге на кухню опасался, что старый повар нагрубит, оборвет, а то и прогонит Катеньку, и теперь поражался, откуда у девочки взялась такая власть над этим чудовищем, перед которым не только весь кухонный штат по одной половице ходил, но и врачи не смели к нему придраться или перечить.
— Нет-нет, не в общем котле! Сначала вскипятим воду вот в этом голубом
чайнике, а потом в заварном заварим! — командовала Катенька.— И давайте
стаканы! Эти не пойдут. Что, у вас нет получше стаканов?
— Есть, есть, как часы будет сделано,— суетился Иван Алексеевич и, не отдавая никому приказаний, грузно переваливаясь с ноги на ногу, побежал через всю большую кухню в другую комнату и принес на отличном подносе несколько тонких стаканов в подстаканниках черненого серебра.
Разливая по стаканам чай и раскладывая варенье по розеткам, Катенька очень волновалась:
— Первого мы с вами, Гриша, напоим Сережу Воробьева. В какой он палате лежит?
Санитарка принесла Катеньке халат. Он оказался ей велик, это ее очень огорчило:
— Тоже мне, в нем я как чучело, да, Гриша?
— У меня в кабинете сестры милосердия Леночки халат висит, сбегайте, возьмите, он вам будет впору, только широк.
— Широк — это ничего, широк — это можно запахнуться!
Белоснежный Леночкин халат обрадовал девочку.
— Прелесть, Гриша! Просто прелесть — очень люблю все чистое, а вы, Гриша? Чистое белье с мороза пахнет лучше всех духов, правда? Я Сереже вишневого положу, потому что вишневое все любят, вишни — прелесть, правда, Гриша? И компот из вишен самый вкусный, и вареники. Я малины ему положу, может, он пропотеет, а, Гриша? И ему лучше станет, так бывает, да, да, не улыбайтесь. Пойдемте, Гриша, ой, боюсь!— зажмурила Катенька глаза.— Не боюсь, а волнуюсь, да? — Взяла поднос со стаканами хорошо заваренного свежего чая, с розетками и ложечками.
Возле палаты Катенька попросила Гришу остановиться:
— Подождите чуточку!.. Ну... с богом! — И она переступила порог...
Увидев Гришу, раненые заулыбались, их обрадовал его неурочный приход.
— Это моя будущая свояченица,— представил Гриша Катеньку,— она вас хочет напоить домашним чаем с вареньем, говорит, что чай поможет вам больше, чем мои лекарства. - Стараясь казаться очень веселым, улыбаясь, Гриша подошел к Сереже Воробьеву, молоденькому прапорщику, который недавно перенес тяжелую операцию и у которого, как полагали врачи, не было шансов на выздоровление.
— Ну что, Сережа, как наши дела, чайку попьем?
Сережа поднял отягченные веки, благодарно улыбнулся:
— Спасибо, Григорий Васильевич!
— Сережа, познакомься, это Катенька, сестра моей невесты, она очень хочет напоить тебя чаем с вишневым вареньем
— И с малиновым,— тихо добавила Катенька.
— Да, да, и с малиновым,— согласился Гриша.
— Чая не хочу, вы просто, Григорий Васильевич, посидите со мной,—
попросил Сережа, посмотрел на Катеньку равнодушно, без любопытства и снова
закрыл глаза.
— А вы глоточек, Сережа, глоточек, Сереженька, чай крепкий, вкусный, а? —
склонившись над ним, попросила Катенька и двумя пальцами, чуть касаясь,
погладила Сережу по щеке. (Так гладила Катеньку мама, когда она болела.)
— Не хочу,— сказал Сережа.
— Ну чуточку! — не сдавалась Катенька.— Давайте, давайте попробуем.
Она вылила чай из стакана в поильник, как-то очень ловко и осторожно взбила подушку под беспомощной Сережиной головой, опять погладила его по щеке своими тонкими быстрыми пальцами.
— Ну, Сереженька! Откройте рот, я, когда наш Митя болел, его вот так же поила. Митя — это мой старший брат, он такой, как вы…Совсем взрослый, в университете учится... Ну, давайте же, Сереженька, а то чай остынет, а холодный чай невкусный.