Сейчас вспоминаю, что после каждого просмотренного фильма я «проигрывал» его своим сверстникам, имея неизменный успех. Вероятно, нечто лицедейское жило во мне с малолетства, только не замеченное и не поощряемое. Всё бы так и катилось ни шатко ни валко, я как-нибудь закончил бы школу, возможно, где-нибудь продолжил образование и, скорей всего, прожил бы какую-нибудь совсем иную жизнь.
Даже теперь, когда я пишу об этом, мне становится как-то не по себе. Поймите меня правильно — ничего плохого в других жизнях нет, особенно, если люди, проживающие их, ощущают себя комфортно, имеют возможность к самореализации, приличному заработку, достойному существованию. Но в той, иной, к счастью, не состоявшейся жизни, не было бы моей Катеньки, доченьки Ники, всех успехов и неудач, бессонных ночей и подлинного счастья от профессиональных свершений, сопровождавших меня на актёрском пути.
Практически все летние месяцы я проводил в деревне Малое Гагарино Тамбовской губернии, откуда происходил отец. Моя белорусская бабушка состарилась, не могла совладать с двумя внуками, и меня с сестрой Маришей отправляли на лето к отцовской родне. Там я вёл вполне деревенский образ жизни, мало отличаясь от сверстников. Рассказываю об этом потому, что летом 2010 года я договорился с друзьями и сестрой, и с ближних гастролей мы заехали в нашу семейную деревню. Совсем близких родственников в ней уже не осталось, но более дальняя родня продолжает там жить.
Меня потрясли две вещи. Содержимое нашего дома вообще не изменилось за 50 лет, с тех пор, как я впервые перешагнул его порог. И это не дань семейным традициям — за долгие годы поменялось множество владельцев. Просто дикая бедность, невозможность приобрести что-то новое, необходимое законсервировала жилище моего детства.
И второе, ещё более грустное. Практически всех моих ровесников, товарищей по детским шалостям уже нет в живых. Беспробудное пьянство вкупе с тяжёлой жизнью отправили их в мир иной. Говорить об этом больно, но такова действительность. Последние 25 лет жизни страны никак не коснулись российской глубинки, а если и коснулись, то сделали её ещё хуже.
Щёлково
Началась же моя актёрская карьера совсем неожиданно. Отец перешёл на работу в Подмосковье, в город Щёлково, где вместе с новой должностью ему предоставили и новую трёхкомнатную квартиру. Я заканчивал тогда восьмой класс. Переходить на несколько месяцев в местную школу перед выпускными экзаменами за восьмилетку не имело никакого смысла. И я ежедневно ездил учиться в Москву, лишь изредка оставаясь на ночь у кого-то из своих одноклассников. Но не только квартира и работа заставили моих родителей сменить обжитую столицу на чужое Подмосковье. Дом, в котором мы жили в Москве, находился в окружении двух крупных заводов — «Манометр» и «Точка. Измеритель». На одном из них было вредное производство. Завод что-то там излучал, превышая допустимые нормы в разы. Напомню, происходило всё это в самом центре столицы советского государства с населением (включая приезжих), превышающим десяток миллионов человек. От вредного излучения страдали жители нашего дома, умиравшие гораздо чаще статистической нормы. Особенно это касалось детей, более восприимчивых к различным недугам, чем взрослые. Умерла и моя соседка и одноклассница Лена Соболева… Родители понимали, что нас с сестрой Маришей нужно срочно увозить из этого дома, пусть и за пределы Москвы. Иного решения квартирного вопроса тогда не существовало.
Жизнь в небольшом областном городке разочаровала меня ещё сильней московской. Всё здесь было тусклее и беспросветней, чем в моих родных Сыромятниках. Абсолютное убожество и серость, блочно-барачная архитектура, напрочь лишённая тогда ещё сохранявшегося очарования старой Москвы, усталые, угрюмые, сильно пьющие люди. Было отчего впасть в уныние. К тому же я лишился всех друзей детства и ранней юности. Не могу сказать, что с кем-то из них у меня существовала особая душевная близость, но всё же много лет, проведённых вместе, оставили определённый отпечаток. С ними по крайней мере у меня была какая-то жизнь, множество воспоминаний о совместных проказах, любимые места, полудетские секреты и сплетни в конце концов. Всего этого я в одночасье лишился, перейдя в 9-й класс щёлковской школы.
Возможно, я тогда уже подрос и искал свою жизненную стезю, поэтому тотальный нажим ощущал особенно остро. Подросткам вообще свойственно неприятие окружающей действительности. Но, думаю, в моём случае для этого были все основания. Моя память хранит только чреду издевательств, исходящих от школы. Сначала это была какая-то зона общего режима, в которой без всякого приговора суда я зачем-то должен был находиться долгие годы, а потом без этапа вынужден был перевестись в ещё худшие условия режима усиленного. Почему это называлось обучением, я не понял до сих пор. Сломать человека та школа могла виртуозно, а вот сформировать — вряд ли. И если советскую школу окончили, сохранив себя, миллионы прекрасных людей, то, уверен, это происходило вопреки, а не благодаря её стараниям.