Когда баллон с кислотой опустел, дымовая завеса иссякла сама по себе и Малякшин даже обрадовался. Надоели ему бесконечные команды: «Дым!», «Стоп дым!», от которых не было никакого толку. Старший лейтенант Шленский приказал зажечь дымовые шашки - большие железные бочки, укрепленные на палубе. Потом их сбросили на поверхность воды и резко отвернули с прежнего курса.
Одураченные «егерботы» еще долго шарили во мгле среди плавающих и плюющихся дымом бочек. Враг не подозревал, что оба торпедных катера, израненные, но не потерявшие воли к победе, резво бегут к востоку на розыски транспортов, которые фашисты берегли вроде шкатулки Кащея Бессмертного. Найти-то нашли, однако четвертая атака оказалась не легче. На Сто четырнадцатом задело осколками панель управления левого мотора. Старшина Малякшин унимал машинное масло, хлеставшее из пробитой трубки. Обмотав трубку куском резины, он прижимал ее тугими кольцами медной проволоки. Один глаз у Малякшина затек, по рукам его текла кровь, перемешанная с горячим минеральным маслом. Рядом контуженный Рымарев чинил бензопровод. Левый мотор по-прежнему грохотал, не сбиваясь с ритма. Бортовая обшивка и верх машинного отсека светились насквозь россыпью звездного неба в ореоле белой сосновой щепы.
В зияющей дыре от большого снаряда Малякшин вдруг увидел хвост падающей за борт торпеды. Винты ее, раскручиваясь, промелькнули блестящим кругом. Катер, скинув такой груз, облегченно выпрямился и тут же склонился набекрень в лихом развороте. Опять осточертевший дым рвал глотки мотористов, который раз вышибая слезу. Откуда взялся дым, они не знали. Своего «дыма» на Сто четырнадцатом уже не было.
Минут через пять из ходовой рубки стали помаленьку сбавлять обороты моторам и приказали перейти на скрытный подводный выхлоп. Боцман Филинов отстегнул ремешок своей каски и вдруг увидел на стали вмятины. Его тронули за ногу. Снизу, в проеме наклонного трапа в машинный отсек, глядела всклокоченная, одноглазая, копченая маска.
- Ну как? Не зря? - спросила маска густым басом Андрея Малякшина. - Мы взрывов не засекли.
- Не зря, - пасмурно успокоил боцман. - Было два взрыва. И еще каких! А с тобой чего?
- Трахнуло дубовой щепкой, - криво ухмыльнулась страшная маска. - Вроде как деда Щукаря.
Филинов не засмеялся.
- Леню Трунова убило, - сообщил он.
На море было тихо и солнечно. Часы показывали 3-30 утра. Четыре атаки, вместившие в себе столько драматических событий: и ранения, и гибель бойцов, и славную победу, - уложились всего в шестьдесят шесть минут. Потом, когда ТКА-114 поднимут в Салме на знакомом слипе, флагманский механик бригады Андрей Александрович Рихтер с мелком в руке насчитает 283 пробоины в корпусе и надстройке Сто четырнадцатого катера. 104 пробоины насчитали в корпусе ТКА-13. По мнению флагманского механика, катера спасла именно легкая деревянная обшивка. Крупные снаряды, свободно прошибая доски, успевали вылетать с другой стороны и взрывались уже в море.
Командир первого дивизиона Василий Панфилович Федоров подвел итоги первой на флоте дневной атаки вражеского конвоя:
- Лейтенант Лихоманов потопил транспорт водоизмещением четыре тысячи тонн с дистанции четыре кабельтова. Старший лейтенант Шленский торпедами уничтожил сторожевой корабль и еще «егербот» во встречном бою…
- Какие усматриваете ошибки? - спросил новый командир бригады, капитан первого ранга А. В. Кузьмин.
- Повторяю: потоплены транспорт, эС-Ка-эР и эС-Ка, - сдержанно настаивал Федоров, именуя сторожевик и «егербот» сокращенно: СКР, СКА. - А если говорить об ошибках, то на обратный путь для нас не вызвали воздушного прикрытия.
- Разберемся, - остро взглянул Кузьмин.
Все шло заведенным порядком: вычертили кальки маневрирования, составили боевое донесение, поздравили с победой, заполнили и подписали наградные листы. Затем собрались у домика санитарной части: кто на перевязку, а все остальные на похороны.
Старший краснофлотец Леонид Трунов будто спал. Ивана Ярошенко так и тянуло тряхнуть его за плечо: «Чего дрыхнешь? Вставай! Отдохнем после войны!»
Писарь из штабной канцелярии отложил отпускной билет Лени в город Новосибирск, полностью оформленный - с подписью и печатями, - и заполнил бланк извещения о гибели смертью храбрых. А ведь Леню Трунова ждала на побывку мать. Оленька готовилась к свадьбе. Иван Ярошенко смотрел на мертвого друга, вспоминая вчерашний шутливый разговор, и вдруг его пронзила мысль о том, что никогда у Леонида с Оленькой не будет детей. Значит, они тоже как бы убиты. Погибли, еще не родившись. Старший краснофлотец Трунов сложил голову в жестоком бою. Это еще можно понять. А будущих детей его и внуков… Их-то за что?
Пулеметчику Степану Тучину было трудно представить, как осколок снаряда достал радиста, внизу достал, в каюте катера, а не на палубе. Осколок пробил борт, потом эбонит левого наушника и вошел в голову Трунова, не оставив кровоподтека. Смертельное ранение, а такое крохотное - три миллиметра. Носил бы Трунов стальную каску, и мог остаться в живых.
Но как совместить каску с радионаушниками? И мотористы обходились без касок на своих постах. Знали, что дерево не броня, что, кроме скорости и маневра, нет у них другой защиты. Но борта торпедного катера красили такой же масляной краской серого, шарового, цвета, как и любую сталь. Бортовая обшивка катера пока цела, выглядела очень надежно…
Дорога с кладбища в Салме круто идет под гору. Степан Тучин прыгал по ней с костылем. Перебинтованные мотористы кое-как его поддерживали. Кто охал, кто выражался, кто понуро молчал. Андрей Малякшин вспомнил Утесова. Зачем ему петь ерунду: «Ведь ты моряк, Мишка, моряк не плачет…»? Так не бывает! Откуда Утесов взял?
- Ну а в бою? - возразил Николай Рязанов.
- В бою - другое дело, - рассуждал Андрей отсыревшим басом. - Там не до того… Там надо работать…
15 сентября 1944 года
В Баренцевом море любой залив называется губой, а по-норвежски - фиордом. Существуют губы Воронья, Щербиниха, Захребетная, Кислуха, Лауш, Лобаниха, Мертвецкая, Подпахта, Оленья и множество других. Одна из таких губ, достаточно широкая при входе, глубоко вдавалась в материк. Отвесный гранит сдавливал пульсирующие воды в длинную протоку, которая, разветвляясь и расширяясь, приводила в укромную бухту.
- Ну как, нравится новая база? - спросил командующий флотом, посетив это место.
- Хреново здесь, - не сморгнув глазом, ответил один из боцманов. - Гауптвахта готова, а бани еще нет!
Адмирал рассмеялся. Матросы заржали в голос прямо в строю. Комбригу Кузьмину ответ не понравился, но, делать нечего, пришлось улыбнуться тоже. Не станешь же объяснять, что перебазировались десантом почти на голые скалы, не дожидаясь, пока военные строители хоть что-нибудь предъявят к сдаче. Торопливость не порок, когда побуждается необходимостью рассредоточения. Попросту говоря, катера у причалов в Салме стали напоминать сельдей в бочке. Их стало так много, что любая случайная бомба могла уничтожить едва ли не дивизион катеров. Народный комиссар Военно-Морского Флота, увидев такое дело, предупредил, что в случае налета вражеских самолетов не потерпит никаких оправданий. Вот и пришлось пошевеливаться, неизвестно на что променяв Салму, обжитую еще с довоенных времен.
Капитан первого ранга Кузьмин и сам понимал, что баня нужна в первую очередь, да только дикая природа сопротивлялась. Строить здесь было невероятно тяжело. На крутых угорах долбили террасы, соединяя их лестницами, рубленными в граните. Растресканный камень не держал фундаменты, а сваи в такой грунт не забить «хлебным паром», то есть без специальной техники.
Командующий флотом засмеялся вовсе не потому, что его так уж позабавила ворчливая прямота боцмана. Просто он вспомнил, как 9 мая 1944 года враг учинил налет. «Фокке-Вульфы-190» прорвались в Салму не без потерь сквозь зенитный огонь, торопливо бомбили причалы и, видно, не сразу разобрались, что целей-то нет. Совсем пустяковая вышла у них задержка: каких-нибудь пару дней.