— Где вы, собственно говоря, обитаете? — спросил Петер, когда мы начали приближаться к Пантеону.
— Мы живем наверху, на горе Святой Женевьевы, — ответила я. — Неужели ты не подпрыгнул, услышав об этом? Ведь со времен Данте ясность и разум струились оттуда, словно лучи маяка, распространяясь по всем}' миру… ну, что скажешь?
— И вы теперь там живете… какой мрак, — отреагировал Петер.
Ева окинула его негодующим взглядом.
— Вот наша улица, — сказала она. — А вон двое наших милых бродяг, — гордо продолжала она.
И в самом деле. Оба наши clochard[100] как раз собирались ложиться спать на своем обычном углу улицы. Они ковыляли по тротуару, один впереди, другой сзади, обмениваясь друг с другом глубокими мыслями. Грязные и оборванные, они тем не менее двигались с большим чувством собственного достоинства. И то, что мы слышали, было небольшой вечерней беседой между двумя джентльменами перед отходом ко сну. Один из них — патриарх с длинной бородой — усердно жестикулировал и, чтобы придать большую весомость своим словам, переходил иногда на немецкий, а иногда на итальянский язык.
— So ist das Leben![101] — произнес он, философски кивая. И, огласив эту мысль, спокойно и молча улегся спать.
— Говорят ведь: «На французских танцплощадках самый отпетый бродяга бойко шпарит по-французски», — заметила я. — Но то, что они говорят и по-немецки, и по-итальянски, — к этому меня никто не подготовил.
— Должно быть, так бывает в Quartier Latin, — сказал Леннарт.
Он отворил ворота отеля. Мы пришли домой. И именно в эту минуту Петера осенило, что он снова останется в одиночестве. Лицо его омрачилось скорбью.
— Спокойной ночи, милый Петер! — попрощалась Ева. — Спокойной ночи, милые мои бродяги! Спокойной ночи, Париж!
Бедному Петеру открылась вся глубина постигшего его несчастья.
— Не можем же мы теперь расстаться! — запинаясь, но энергично произнес он. — Не теперь же, когда мы только встретились.
— Такова жизнь, so ist das Leben! — воскликнула Ева и исчезла в воротах.
VIII
Но от Петера так легко не отделаешься.
Уже ранним утром следующего дня в нашу дверь постучала Николь и сказала, что звонят monsieur или та-dame Сундман. Поскольку Леннарт брился, пришлось мне ринуться по лестницам вниз.
— Могу я пригласить тебя с Леннартом и еще эту Еву сегодня на обед? — услышала я энергичный голос Петера.
Леннарт и я были бедны, Ева тоже. В Париже мы состояли на полном пансионе, pension complete, в отеле и ежедневно ели скромную еду по скромной цене в скромной маленькой столовой среди скромных студентов. Наша ресторанная жизнь ограничивалась в основном чашкой кофе или стаканом пива по вечерам или каким-нибудь аперитивом, когда наступало время пить аперитив и мы хотели где-нибудь посидеть, наблюдая народную жизнь. Принять великодушное предложение Петера было заманчиво, но меня беспокоило, что на такую роскошь, как приглашение на обед, его подвигло лишь отвращение к одиночеству.
— Не надо, Петер, — сказала я. — Это стоит так дорого, и после обеда ты раскаешься.
— Послушай-ка, малышка, — ответил Петер, — я сообщу тебе доверительно одну вещь. Продавать типографские станки — более выгодно, чем думают люди.
И тогда я сказала:
— Хорошо, спасибо, пойду спрошу у Леннарта.
— И у этой Евы тоже, — добавил Петер.
— И у этой Евы тоже, — повторила я.
— Я зайду за вами в два часа, — пообещал Петер.
А я подумала, что это довольно удобное время, поскольку во всем Париже никто не подает обед до семи часов вечера.
Петер явился ровно в два часа, но «эта Ева» исчезла. Анри Бертран, тот, с бархатными глазами, во время каждой трапезы, сидя за столиком рядом с нашим, до сих пор просто пожирал ее глазами. Но, к удивлению Евы, не делал никаких шагов к сближению. Он говорил только bon jour и bon soir[102], точь-в-точь как все остальные студенты. Но именно в этот день за ленчем ему представился счастливый случай, когда они с Евой одновременно встали и стали искать мешочки с салфетками.
— Он покажет мне Сорбонну, — объяснила нам потом Ева. — Конечно, это не то, что я имею в виду, говоря о мечтаниях под звездами. Но Сорбонна — она Сорбонна и есть, надеюсь Петер Печатник это понимает.
Петер, пожалуй, испытал легкое разочарование, но он и. виду не показал, а мило отправился с Леннартом и со мной в Músee Carnavalet[103] и на Place des Vosges[104]. А потом, вернувшись после экскурсии, мы снова обнаружили Еву в отеле.
103
Музей Карнавале (фр.). Знаменит своими художественными и историческими коллекциями. Его здание само представляет собой произведение искусства. Построено в середине XVI в. по проекту архитектора Пьера Леско. Скульптурные барельефы на стенах принадлежат резцу Жана Гужона. В конце XVII в. там жила знаменитая мадам де Севинье (Мари де Рабютен-Шанталь, 1626–1696), которая на протяжении 20 лет посылала дочери письма, освещавшие жизнь Парижа и Версаля, культурные события, происходившие во Франции. Письма мадам де Севинье впервые опубликованы в 1697 г.
104
Площадь Вогезов (фр.) — самый ранний образец архитектурного оформления городской площади в Париже. Находится немного западнее площади Бастилии. Возникла в XVI в. на месте снесенного дворца де Турнель, резиденции нескольких французских королей. В XVII в. площадь — средоточие модной и светской жизни Парижа. Здесь жили кардтгаал Ришелье (Арман Жан дю Плесси, 1585–1642) — до 1624 г.; великий французский писатель Виктор Гюго. В доме № 6 на площади Вогезов, где жил Гюго, помещается его музей.