– Разве это причина, чтобы позволить сесть себе на голову?
– Порядочный человек обязан думать не только о себе. У нас с тобой не жизнь, а мечта. Грех роптать.
– Ты не прав. Ты сорок лет трудился за мизерное жалованье. Наше сегодняшнее счастье – скромное и заслуженное. Мы за него уже заплатили сполна.
– Так рассуждать нельзя. Ничто в жизни не дается по заслугам.
– Чем это может помешать нам защищаться?
– Защищаться от жалкого недоумка, тупой скотины? Не лучше ли над ним посмеяться, а?
– Что-то мне не смешно.
– И напрасно. Посмеяться над ним легче легкого. Решено: отныне мы смеемся над месье Бернарденом.
На следующий день Жюльетта была вполне здорова. В четыре часа пополудни раздался стук в дверь. Я пошел открывать, широко улыбаясь. Мы договорились оказать гостю самый издевательский прием, какого он заслуживал.
– О! Вот так сюрприз! – воскликнул я, увидев на пороге нашего мучителя.
Он вошел с хмурым видом, скинул мне на руки пальто. Я зашелся еще пуще:
– Жюльетта! Угадай, кто к нам пожаловал!
– Кто там? – спросила она с лестницы.
– Это же наш славный Паламед Бернарден! Наш милейший соседушка!
Моя жена, просияв улыбкой, сбежала по ступенькам.
– Доктор? Как я рада!
По голосу я понял, что ее душит смех. Она взяла его лапищу обеими руками и прижала к сердцу.
– Ах, спасибо вам, доктор! Представьте, я выздоровела. Этим я обязана вам.
Толстяку было явно не по себе. Он вырвал руку из ладошек моей жены, решительно направился к своему креслу и сел.
– Не угодно ли чашечку кофе?
– Да.
– Что еще я могу вам предложить? Вы знаете, что жизнь мне спасли вчера? Чем вас порадовать?
Он тупо молчал.
– Миндальное пирожное? Яблочный торт?
Ничего этого в доме не было. Я даже испугался, не перестаралась ли Жюльетта. Но она так искренне забавлялась, продолжая перечень несуществующих лакомств:
– Большой кусок кекса с цукатами? Меренги? Черносмородиновое желе? Шоколадные эклеры?
Она вряд ли и видела-то в жизни подобные десерты. Доктор начал сердито хмуриться. После долгого угрюмого молчания он произнес:
– Кофе!
Будто не заметив его невоспитанности, моя жена удивилась:
– Ничего, в самом деле? Ах, как жаль. Мне было бы так приятно вас попотчевать. Благодаря вам, доктор, я словно заново родилась!
Легко, как козочка, она поспешила на кухню. Уж не знаю, что бы она делала, если бы наш гость захотел предложенных пирожных. Посмеиваясь, я сел рядом с ним и спросил:
– Дорогой Паламед, что вы думаете о китайской таксономии?
Он ничего не ответил. Даже не выразил удивления. Его усталый взгляд я истолковал бы так: «Опять мне придется выслушивать болтовню этого типа».
Я твердо решил быть занудой.
– Борхес потрясающе об этом пишет. Уж не обессудьте, я процитирую этот всем известный пассаж из «Расследований»: «На древних страницах одной китайской энциклопедии под названием «Небесная империя благодетельных знаний» написано, что животные делятся на а) принадлежащих Императору, б) набальзамированных, в) прирученных, г) сосунков, д) сирен, е) сказочных, ж) отдельных собак, з) включенных в эту классификацию, и) бегающих как сумасшедшие, к) бесчисленных, л) нарисованных тончайшей кистью из верблюжьей шерсти, м) прочих, н) разбивших цветочную вазу, о) похожих издали на мух»[5]. Вот так классификация, не правда ли, ученому мужу вроде вас впору ей улыбнуться или даже посмеяться от души?
И я прыснул самым цивилизованным образом, в кулачок. Месье Бернарден остался каменно невозмутим.
– Однако же я знаю людей, которых это нимало не развеселит. И впрямь, помимо комичной стороны, этот пример иллюстрирует щекотливый вопрос таксономического подхода. Нет никаких оснований полагать, что наши ментальные категории менее абсурдны, чем древнекитайские.
Жюльетта принесла нам кофе.
– Ты не утомил нашего дорогого доктора своими малопонятными рассуждениями?
– Нельзя прочесть Аристотеля, не задумавшись над этими вопросами, Жюльетта. И невозможно, единожды прочитав этот дивный в своей несуразности пассаж, не запомнить его наизусть.
– Тебе бы, наверно, надо объяснить доктору, кто такой Аристотель.
– Извините ее, Паламед, она, должно быть, забыла, какую роль сыграл Аристотель в истории медицины. В сущности, идея категории сама по себе несообразна. Откуда в человеке эта потребность классифицировать окружающий мир? Я не говорю о дуализмах, которые являются, можно сказать, естественной транспозицией исконной дихотомии, сиречь противопоставления «мужское – женское». По сути дела, термин «категория» применим лишь там, где имеют место более двух топик. Бинарная классификация не заслуживает этого названия. А вы знаете, к кому восходит первая тернарная классификация и, стало быть, первая категоризация в Истории?
5
Борхес Х.Л. Аналитический язык Джона Уилкинса. Из книги «Новые расследования», пер. Е. Лысенко.