Они изгибались и вспучивали золу острыми ломкими линиями. Норовили схватить, разрезать. Но дальше выжженного круга не лезли. Скреблись внутри него, рвались к Ивану и отскакивали, будто исчерпывали длину.
Вновь, как и днём, за заборами появились люди. Они выжидающе смотрели на Ивана. Лунный свет отнимал у них тени. Тени отнимали тьму. А тьма хотела отнять Ивана.
Из-за домов раздался истошный мужской вопль. Как по команде, садоводы стали выходить из оград и молча стекаться к костру. Внутри него ехидно запрыгали помидорки. Они посыпались из прорех и весело заскакали по зольнику.
Ложноножки тут же выдрались из земли. Заперебирали воздух тоненькие паучьи лапки. Потянулись к Ивану, как к жирной желанной мухе. Сократили длину. Не знали больше границ.
Иван бросился наутёк.
Со смехом его преследовали томаты: кидались под ноги, обгоняли, лопались под подошвами. Хотели уронить, макнуть в грязь. И даже на родном участке, когда кавалькада, казалось, отстала, помидорки стали вырываться из дыры в берёзовом пне. Будто с той стороны, из-под земли, кто-то выдувал тяжёлые красные пузыри. Они шмякались о землю, о крышу. Разрывались на части в непонятном человеку веселье.
Иван пулей влетел в дом. Запершись, он осторожно выглянул в окно. Яркий свет фонарей вырисовывал неподвижные чёрные фигуры.
У некоторых на плечах лежали грабли.
Иван взял топор и закрылся в комнате. Там было тихо. Разметалась несобранная постель. Для успокоения Иван залез рукой в одеяло — оно ещё хранило тепло. Затем долго смотрел на выключатель. Боялся, что будет как в фильмах — только пустой щёлк в темноте.
Так и вышло.
Нельзя было включать свет. Это как расписаться в собственном страхе, как потрафить тьму. Сразу после бессильного щёлка на чердаке что-то зашебуршалось. Сначала шорох был похож на мышиный. Потом мышь эволюционировала и пробежалась на цыпочках. Доски просели, посыпалась пыль. Раздался едва сдерживаемый ребяческий смех.
Не выпуская топор, Иван плотнее закутался в одеяло. Тепло испарилось. Зато в бок упёрлось что-то плотное и холодное. В постели лежал кабачок. Иван тупо таращился на него, а на кабачке, там, где его погрызли вредители, поплыли отметины от зубов. Они перемещались по кабачку, как по воде, и вскоре сложились в подобие детского личика.
Оно счастливо заголосило:
— Хвостик есть... А пятачок!? Да ведь это — кабачок!
Иван рубанул топором.
На клеёнках заворочались другие кабачки. Они тёрлись друг об друга гладкой зелёной шкуркой, и комнату наполнил жуткий скрип. Он был ритмичен, будто за печкой прятался невидимый диджей, затиравший пластинки. По полу раскатились помидоры, среди которых Иван заметил того уродца, что свалился в печку. Корявая помидорка смотрела на Ивана с такой ненавистью, будто он сдал её в дом инвалидов.
По голове вдруг прилетело. Тут же ударило в почки. Кривой кабачок, мстящий за свою судьбу, попытался подсечь Ивана. Тот зашатался, давя помидоры, и замахал топором. Но кабачков было больше. Пришлось бежать на веранду, а после отступать в огород.
Избитый и напуганный, Иван спрятался в зарослях крыжовника. С лезвия топора стекала укоризненная мякоть. В доме колотилось и выло. По дорожке медленно и самодовольно прокатилась помидорка. Она была похожа на гопника, который ищет к кому пристать. За забором всё ещё виднелись неподвижные чёрные силуэты.
Иногда они поднимали грабли и нежно оглаживали темноту.
Сзади захрипело и заворочалось. Иван обмер. Он не мог, не хотел оборачиваться. Будь что будет, но он не хочет этого видеть. И земля трещала. Из неё выдиралось что-то большое. Наконец раздался облегчённый старческий вздох. Плеча учтиво коснулось что-то колючее:
— Позвольте.
Парень вежливо посторонился, и мимо него прополз куст крыжовника. На огороде он рос давным-давно, был кряжистым и широким, а сейчас напоминал согнувшегося от забот мужичка. Иван машинально спросил:
— Вы это куда?
Крыжовник оглянулся и грустно сказал:
— Так ведь Юрьев день скоро, браток.
И пополз на другой участок.
Иван выронил топор и рванул к тёте Нине. Молотя в дверь, он не сразу услышал, как в глубине соседского огорода что-то стонет и чавкает. Звук был такой, будто рожало огромное болото, и не хотелось ничего знать про прибавление в его семействе.
Компост вспучился. Вершина его набухла и раскатилась комьями. Из чрева выпросталась рука. Затем появилась другая, а после вылез весь человек. Он был крив, скошен на бок и перекручен.
Это был Юрок.
Он замурчал в лунном свете и потянулся. Рёбра треснули, разошлись. Юрок переломился в пояснице, опрокинулся назад и пролез между ног, будто затягивал вокруг себя узел.
Кулак всё медленнее стучал в дверь тёть Нины. На последнем ударе Юрок повернулся и замер. Увидев парня, он тут же размотался, вырвал из компоста вилы и, загоготав, бросился к Ивану.
На сей раз он бегал очень даже быстро. На поворотах Иван видел, как Юрок кувыркается в воздухе, а иногда шлёпает за Иваном на одних ладонях, просунув их под выставленные ноги. Тело его ходило ходуном, а вот лицо было неподвижным, будто приколотым к пространству. Горели в нём красные испитые глаза, свешивался длинный червивый язык.