последняго поставило новые мучительный вопросы привыкшему выражать свою идею языком Птолемея христианину. Надо ли, приняв новую теорию, преодолеть новый соблазн, новое безумие и, вопреки всем доводам эллина, утверждать религиозную центральность жалкаго захолустья вселенной? Или возможно выразить вселенскую идею христианства в формах новаго науч наго миросозерцания и признать земное откровение частичным выражением вселенскаго, в разодравшейся завесе, отделявшей „святая святых" в храме Іерусалимском, прозреть символ открытия Бога всему миру и вочеловечение Божества признать за одно из многих обнаружений приятия Богом вещнаго мира? Нам понятно теперь, что христианство не может необдуманно признавать все вновь появляющияся теории и должно считаться лишь с несомненно доказанными.
Мало этого — и доказанную научно теорию христианство признает и вберет в себя лишь при условии возмож ности выразить в ея понятиях свою абсолютную истину. Всякая новая теория ставит христианской мысли новыя проблемы, заставляет эту мысль выражать себя на новом языке, в новых символах, но выражать без искажения своего существа. Поэтому христианство сила глубоко консервативная, и там, где, как в протестантстве и — отчасти — в католическом модернизме, наблюдается погоня религиозной мысли за новыми уче ными открытиями, достигающая отрицания божествен ности Христа или реальности Его воскресения, налицо явное хотя бы и безсознательное отречение христианина от своей веры. С другой стороны, более, чем есте ственно упорство богословов, отстаивающих отжитое научное мировоззрение. Не в злобе дня сего истина, не в одеянии существо ея, и не за чем гнаться за новыми формами выражения, рискуя исказить понимание самой истины. Главное в бережении Духа, и я, призна
вавший обективную реальность материи, не стал более, чем прежде, христианином, убедившись в том, что она лишь видимость духа. „Знаю Христа, бедняка распятаго. С меня хватит, сын мой!" В условиях земного, относительнаго бытия неизбежны столкновения богословов и ученых. Эти столкновения даже необходимы для развития или раскрытия самого христиан скаго миропонимания, в сомнениях, колебаниях и борьбе узревающаго тайны свои. Но богословы не христианское богословие, ученые не истинная наука, и земная борьба религии и науки не порочит, а утвер ждает их идеальную согласованность, Все эти соображения позволяют нам понять, почему истинность христианства нисколько не затрагивается существованием ряда христианских исповеданий, из которых каждое видит в себе единственно полное и чистое выражение богооткровенной системы истин, в других — частичныя искажения этой системы. С точки зрения христианина, не связывающаго себя ни с одною из видимых церквей, все оне выражают христианское учение относительно, неполно и, следовательно, иска женно: не столько выражают, сколько отражают. Аб солютное не может быть высказано в относительных понятиях. Степень развития науки, психологический уклад эпохи и народа так или иначе, но отразятся в выражении вновь обретаемых в сокровищнице христианства догм и в понимании старых учении.
Даже в ересях, которым, по слову апостола, „над лежит быть", таятся зерна истины, иногда не замеченной еще церковью. Надо только отыскать эти зерна и, отстранив плевелы, предоставить им свободно расти.
Не лицом к лицу с абсолютной истиной стоят люди. Они видят ее лишь „зерцалом в гаданий", в образах и символах. Внутренное единство и полнота христианской системы в условиях земной действитель
ности не выражены, а только отражены тусклыми зерцалами многих исповеданий, каждым — неполно и уже по одному этому искаженно. Но каждое из отражений все-таки отражение Истины, по своему ее передающее, и все вместе передают ее в большей полноте, чем каждое в отдельности.