— И не надо, мой коханый. Силы придут снова, а с ними и все радости. Поговорим.
— Поговорим, коли тебе угодно.
— Не хотел бы ты стать моим дворецким? Старик совсем одряхлел, стал забывчив. Проводим его на покой с почётом. Дам ему хорошую пенсию. Займёшь его место.
— Что ты, госпожа...
— Не называй меня госпожой! Сколько говорить тебе? У меня есть имя.
— Виноват... госпожа Фредерика. Какой из меня дворецкий! Тут нужен мужик с характером.
— Характер со временем придёт. Отведу тебе одну из лучших комнат в доме. И будем жить с тобой как муж с женой. Согласен?
— Не знаю, что и сказать тебе. Без венчания грех это, блуд.
— Безгрешных людей не бывает, Иван. Безгрешны только святые угодники. От наказания Божьего никуда не денемся. Подумай.
Опять продолжались ночи бешеных любовных игр, прерываемых лишь коротким тревожным сном. Жадная до ласк Фредерика будто опасалась, что потеряет Ивана навсегда, и старалась удержать его всеми силами, взять от него всё.
Она ласково гладила русые кудри Ивана, прижималась щекой к его груди и говорила проникновенно:
— Я вышью тебе красивый платок с цветами и ещё рубаху. С детства люблю вышивать.
Днём Фредерика садилась за вышивание. Бывало, наведывались соседи, прослышавшие о гибели Беньовского, чтобы выразить соболезнование. Хозяйка закрывалась в спальне, а слуги коротко говорили гостям: «Барыня больна и не принимают», — и гости уезжали ни с чем.
Однажды Иван спросил Фредерику:
— Говорят, младенчик был у тебя?
— Был сыночек, да прибрал его Господь. А ведь я стара для тебя, Иван.
— Какая же ты старая? В самом соку баба. Загляденье.
— Говорю, стара для тебя. Знаешь, на сколько я тебя старше?
— Не знаю, моя пани.
— Страшно сказать на сколько. На целых шесть лет. Нет, вру, на пять. Но это ничего, мой Иване. Буду тебе не только полюбовницей, но и матерью. Станешь моим сыночком. Бог взял у меня одного, дал другого. Так согласен, Иване, быть дворецким?
Не раз Фредерика задавала этот вопрос, и всякий раз отвечал Иван на него уклончиво или отмалчивался. И хозяйка поняла, что её полюбовник вовсе не горит желанием управлять имением.
— Остаётся нам с тобой, Иван, одно — стать законными мужем и женой, соединиться перед Богом, — с усилием выдавила из себя эти слова Фредерика.
— Подумай, что ты говоришь, моя пани, — возразил ей Иван. — Какой из меня, холопа, муж? Ты знатная барыня, а я поповский сын, церковный служка.
— Ты научился чему-нибудь у барина?
— Чему я должен был у него научиться?
— Хотя бы умению фантазировать и набивать себе цену. Если Морис называл себя то бароном, то графом, то генералом, почему бы, Иван, не назваться тебе русским дворянином?
— Ты же знаешь, что никакой я не дворянин.
— Ну и что? Ты выдашь себя за дворянина, пострадавшего от императрицы Екатерины и высланного на Камчатку. Там ты и присоединился к Морису.
— Неправда же всё это. Матушка Екатерина ничего не сделала мне плохого. А за муженьком твоим последовал по другой причине. Хотел вырваться от родительской опеки — уж очень суров и деспотичен был батюшка, бывало, и поколачивал. И ещё мир захотелось посмотреть. А назовусь дворянином, первые Андреяновы, кучер наш и жёнка его, камчадалка, засмеют. Скажут мне: враль ты первостатейный, Ивашка, поповский сын.
— Коли это тебя смущает, обойдёмся и без обмана. Сделаем из тебя настоящего дворянина.
— Как же это ты сделаешь?
— А самым простым образом. Купим тебе патент на дворянское звание у какого-нибудь немецкого владетельного принца, хотя бы у того же герцога Гессенского. Если он торгует своими солдатами, почему бы не торговать ему и дворянскими званиями?
— Твоя затея дорого обойдётся.
— Дорого, Иване. Но на это денег не пожалею. У меня сохранились фамильные драгоценности. Продам польское имение. Но в любом случае придётся тебе, Иван, выполнить одно непременное условие.
— Знаю я твоё непременное условие. Хочешь обратить меня в свою веру, сделать из меня схизмата, выкреста.
— А хотя бы и так. Ты, наверное, не изучал, Иван, французской истории. Когда-то во Франции правил король Генрих[69]. Был он сперва гугенотом. Гугенот — это что-то вроде немецких протестантов. Генрих пожертвовал своей верой и перешёл в католичество. И это проложило ему дорогу к трону. Потом этот умный король говорил: «Париж стоит мессы». Неужели я не стою того, чтобы ради меня, ради моей любви пожертвовать своей верой?
69