Во время первой же прогулки Беньовский твёрдо сказал шведу:
— Надо, Адольф, осваивать русский язык, если мы намерены чего-нибудь достичь в этой стране. Без языка мы беспомощны. Я пытался разговориться с моим хозяином и его приказчиком, и ничего из этого не вышло. Я говорил по-польски в надежде, что родственный славянский язык будет им понятен. И это вызвало только смех.
— О, эти варварские славянские языки мне плохо даются, — сердито буркнул Винблад.
— И всё-таки учите русский язык, майор.
Не в пример шведу Морис Август Беньовский успешно овладел новым для него языком, и за короткое время. Помогли природные способности и настойчивость. Кроме родного венгерского и польского он прилично владел немецким и французским. Зная четыре языка, Морис без большого труда овладел ещё одним. Он не упускал ни одного случая, если представлялась возможность попрактиковаться в разговоре. Пытливо вслушивался в деловые беседы хозяина, Степана Силыча, с приказчиком, крещёным татарином Митькой, проворным и весёлым малым. Нередко купец покрикивал на Митьку:
— Чтоб тебя черти унесли к твоим шайтанам.
За столом в верхней зале с образами в тяжёлых серебряных окладах и кадками с лимонными деревьями Морис обратился к хозяину с вопросом:
— Прошу, пан Стефан... Вы сказали Димитрию: «Чтоб тебя черти унесли к шайтанам». Черти — это я понимаю. А кто такие шайтаны?
За столом поднялся смех. Заливисто смеялась детвора. Гремел хриплым смешком, постукивая костылём по половице, квартирант Сабельников, отставной поручик. Робким хихиканьем отвечал ему семинарист Воскресенский, учитель хозяйских детей.
— Всё бы тебе знать. Любознательность дело хорошее, — откликнулся Вислогузов, поглаживая окладистую бороду. — Да будет тебе известно, что шайтан — это тот же чёрт, только татарской породы. А подробнее про него тебе Митька расскажет.
— А, татарский чёрт... Понятно, пан Стефан.
— Да не обзывай ты меня на твой бусурманский лад. Какой я тебе пан? Зови меня Степаном Силычем или просто Силычем.
— Что значит Силыч? Сын Силы?
— Точно. Сообразительный пан. Батюшку моего Силой Фомичом звали.
Бывало, Морис Август заходил в лавку, где хозяйничал Митька, шустрый и улыбчивый с покупателями. Когда заходили татары, приказчик бойко балагурил с ними на своём родном языке, сыпал прибаутками. Если же заходил русский, с виду человек солидный и состоятельный, Митька восклицал на всю лавку:
— Лучшие в Казани товары у Вислогузова. Покупайте только у Вислогузова. Есть прекрасный московский атлас... Свежая астраханская икра...
— Мне бы вот это... — неуверенно отвечал покупатель, указывая тростью на полку.
— Как вам угодно, достопочтеннейший.
Митька снимал с полки груду товаров и раскладывал на прилавке, расхваливая на все лады и то и другое. В сторонке выстраивались немой шеренгой младшие приказчики и мальчишки-подростки для услуг. Наконец покупатель, чтобы заставить назойливого Митьку умолкнуть, выбирал какую-то безделицу. Приказчик велеречиво хвалил его тонкий вкус и передавал покупку мальчику.
— Заверни и доставь его милости на дом. И чтоб живо.
Бывало и так, что покупателей не было. Тогда Морис донимал Митьку расспросами — как называется по-русски тот или иной товар. Митька охотно отвечал, открывая в улыбке крепкие белые зубы.
— Ты, значит, крещёный татарин? — с любопытством спрашивал Беньовский.
— Ага, крещёный. У нас говорят «выкрест».
— Так-так, выкрест, говоришь? Этого слова я не знал. Запомню. И свинину кушаешь?
— Всё, что на хозяйский стол подают.
Вместе с хозяйской семьёй столовались и учитель-семинарист, и приказчик — выкрест Митька, и ещё квартирант, отставной поручик Сабельников. Другие квартиранты жили семьями и готовили сами.
Когда семинарист, окончив уроки словесности с хозяйскими детьми, выходил из дома, Морис Август старался поймать его у крыльца и увлекал в сад, засаженный яблоневыми и вишнёвыми деревьями. Как мог, постоялец пространно объяснял Воскресенскому, что самостоятельно изучает русский язык и очень бы хотел потолковать с грамотным человеком. Пусть пан учитель поправляет его речь.
— Отчего же не потолковать? — соглашался семинарист. Занятный поляк — все в доме считали Беньовского поляком — притягивал Воскресенского.
Морис Август просил семинариста рассказать об истории Казани. Воскресенский садился на своего любимого конька и рассказывал о волжских булгарах, разгромленных киевскими князьями, кровавом нашествии Чингисхана и Батыя, отделении от Золотой Орды Казанского ханства, его последних днях, яростном штурме Казани войсками московского царя Ивана Грозного.