И что же это я вас на дворе держу! — словно спохватилась Настя и, подойдя к открытым сенцам, крикнула: — Вставай, хозяин, принимай гостей: господин вахмистр пришли.
«Чтоб тебя черти задрали! — от всей души пожелал вахмистр столь некстати оказавшемуся дома хозяину. — И что это Тирст распустил своих людишек. Наместо работы но домам отираются!»
Иван вышел на крылечко босой, в расстегнутой рубахе. Кинул короткий взгляд на вахмистра.
«Одни. Стало быть, пока опасности нет».
“ Здравия желаем, господин вахмистр! Проходите в избу. Хоть и не ждали гостей, угостим, чем бог послал.
Запрягаев прошел в избу, истово перекрестился на образ Ннколая–чудотворца с потемневшей от времени серебряной ризой и, провожаемый испуганным взглядом Глафиры, уселся в красный угол.
— Глафира Митревна, что есть в печи, все на стол мечи! — приказал Иван.
Старуха поспешила в кладовую и быстро вернулась, неся на широком блюде холодную жареную утку. Иван тем временем достал из‑под лавки полуштоф пенника и ловко, одним ударом по донышку, выбил пробку.
«Видать, не пьяница, коли в доме водка живет, — подумал, удивись, Запрягаев. — Однако с бутылкой обращаться может!..»
Настя принесла в тазу десятка два белогубых, поблескивающих мокрыми боками огурцов. Глафира подала на сто л порезанную на длинные ломти ковригу хлеба, поставила стопки, протянула Ивану острый охотничий нож.
Иван в несколько взмахов распластал утиную тушку на куски, наполнил стопки.
Не надо мпе… Еремушка, — Настя через силу выго–верила непривычное имя, — сам знаешь… негоже мне…
— Не обижай гоегя. Первую за его здоровье! — Иван размашисто чокнулся с вахмистром, первый выпил и степенно огладил тыльной стороной ладони усы и бороду.
Гость исправно ел и пил, принимая, как должное, оказываемые ему знаки уважения, и внимательно оглядывал горницу, словно запоминая, сколько в ней окон и дверей и куда они выходят. А когда Глафира полезла в подполье достать к чаю смородинового варенья, то даже приподнялся, как бы вознамерившись спуститься туда вместе с нею.
Но о цели своего посещения не заговаривал, и бедная Глафира, вымученно улыбаясь, ходила по горнице нетвердой походкой лунатика. Да и у Насти на душе было тревожно, но она скрывала это довольно умело.
Один лишь Иван, войдя в роль гостеприимного хозяина, ни о чем вроде и не думал, кроме как уважить дорогого гостя. И не стой он поперек дороги вахмистру как муж весьма прельстившей его Настасьи, Севастьян Лукич почувствовал бы к нему самое искреннее расположение.
Во всяком случае, предосторожность Тпрста, приказавшего строго наблюдать, дабы мастеровой Еремей Кузькин не сбежал с завода, казалась теперь вахмистру совершенно излишней.
«Живет в хозяйстве. Дом — полная чаша, — размышлял вахмистр, попивая чаек с вареньем и, оглядывая статную молодую хозяйку, находил самый сильный довод: — Нетто от такой бабы побежишь!»
Когда утроба нс могла уже принять больше ни еды, ни питья, нн водки и ни чаю, — Севастьян Лукич вспомнил, что не обмолвился и словом, зачем приходил.
— Благодарствуйте за угощение. Премного доволен. Постояльца хотел определить к вам. Да вижу, места лишнего у вас нет. Поищу в другом месте.
Хозяева не стали допытываться, кого хотел он к ним определить, и вахмистр, откланявшись и покровительственно потрепав Настасью по крутому плечу, удалился.
Иван проводил его до калитки и сказал с поклоном:
— Не забывайте нас, Севастьян Лукич! Мы хорошим людям всегда рады! —но в горницу вернулся уже без улыбки, хмурый и задумчивый.
— Господи помилуй! На все твоя воля! —причитала Глафира, крестясь трясущейся рукой, — Пошто аспид‑то заходил?
— Зазря не зайдет! — отозвался Иван.
— Ой, Ванюшка, боюсь я его! —припадая к мужу, сказала Настя.
— Бояться не его надо, — хмуро возразил Иван. — Он что? Шавка! На кого скажут, на того и кинется!
— За другое, Вапя, опасаюсь! —зашептала Настя. — Знаешь, он какой… ни одной бабы не пропустит… Не отстанет он теперь от меня!.. Еще одна беда на нашу голову…
— Пусть остережется… Не сносит головы, усатый боров!
У каждой медали, кроме лицевой стороны, — оборотная.
В первые дни и недели своего полновластного хозяйствования Тирст видел только лицевую. Освобожденный от стеснительных пут казенной сметы, избавленный от необходимости по каждому вопросу испрашивать разрешение высшего начальства, Тирст повел дело смело, энергично, с Размахом. Не жалел копейки, если — обращенная в дело — сулила она принести гривну.
Повысил оплату за подвоз руды, флюсов и угля — и отвалы на рудном дворе и угольном складе стали расти на глазах, хотя прожорливая доменная печь более уже не останавливалась.