Ввел задельную оплату на добыче руды, валке леса и выяшге угля — и мужики братские, вороновские и иных окрестных деревень вместо золотых приисков потянулись в контору завода.
Накинул по копейке с пуда литья и по полушке с пуда железа сортового и листового — и заводские амбары стали заполняться с небывалой прежде быстротой.
Выписал новые станки и поставил рабочих на кладку стен нового механического цеха.
Замахнулся было приобрести паровую машину, чтобы иметь надежный резерв двигательной силы, поскольку река Долоновка зимой давала мало воды и водяное колесо часто бездействовало.
Но бухгалтер завода Мельников, оглаживая бороду, сказал:
— Не по карману, Иван Христианыч. И так поистратились знатно. Едва достанет денег рабочих расчесть.
На складах железа две тыщи пудов, — возразил Тирст, — Да еще литье.
— Есть и железо, и литье, — согласился Мельников. — Да ведь не продано. Сено не в копнах, а в стогу. Деньги не в амбаре, а в кассе, — и пояснил: — Дело к осени. Всего, что в амбарах, не вывезть. Добра половина останется лежать до весны.
— Выдадим вексель, — не уступал Тирст.
— Право па выдачу векселей не представлено заводской конторе. И это специально оговорено в доверенности, выданной вам владельцем завода, — напомнил Мельников. — Так что с покупкой машины придется повременить до весны. Тревожусь о другом, Иван Христианин. Чем буду рабочих рассчитывать. На эту выплату достанет, а как в следующую субботу… в толк не возьму.
Тирст задумался и наконец сказал, недовольно поморщась:
— Придется поклониться господину Лазебнякову. Пусть ссудит под запасы железа и литья.
Мельников с усмешкой покачал головою.
— Не надейтесь, Иван Христианыч. Денег нам господин Лазебников выделил в оборот даже более того, что мы просили, но, если не запамятовали, предупредил: больше не просить. А у него слово — кремень… Упреждал я вас, не торопитесь закупать станки…
Тирст вынужден был признать про себя, что упустил из виду оборотную сторону медали.
В тот же час написал он письмо стряпчему Ярыгину с просьбой убедить Лазебникова в необходимости помочь заводу. Отослал письмо с нарочным и стал ждать ответа.
Вместо ответа на третий день к вечеру в завод приехал сам доверенный Лазебникова стряпчий Ярыгин.
Лукавить с Ярыгиным не имело смысла, и Тирст раскрыл ему все карты. Начал он с того, что провел стряпчего по заводу.
Ярыгнн был не сведущ в железном деле, но все же мог заключить, что в заводе произошли большие перемены.
Везде, где ни проходили они, работа спорилась. Совсем не то наблюдал Ярыгин в прошлый свой приезд. Людей стало больше. Все были при деле. И даже самый воздух стал другим, горьковато–терпким от горнового дыма и пронизанным лязгом, звоном и скрежетом металла.
Возле пышащей жаром доменной печи Тирст остановил высокого мастерового с не по годам окладистой черной бородой.
— Как, Еремей, выполнит твоя печь месячный урок?
— Все как есть по уроку, ваше благородие, — ответил чернобородый, — остатнюю плавку в ночь выдадим.
— Придем посмотрим, — пообещал Тирст. — Вот Ефим Лаврентьевич не видывал огненного чугуна. Смотри не осрамись, Еремей!
— У нас осечки не бывает, ваше благородие.
День был ясный, погожий, и, войдя со свету в плющильный цех, Ярыгин остановился у входа, пережидая, пока приобвыкнет глаз к дымному полумраку.
Широкое и длинное помещение плющильного цеха было несоразмерно низким, и закопченный потолок, подпираемый несколькими рядами сложенных из кирпича квадратных столбов, висел над самой головой. Небольшие окна в массивных, возведенных из дикого камня стенах напоминали крепостные бойницы. В дальнем конце цеха стояли три печи для разогрева металла. Длинные языки пламени вырывались из смотровых щелей. Возле печей суетились люди, черные, закопченые, как и все, что находилось в этом мрачном цехе.
Дышать было трудно. В горле першило от едкого чада.
И даже Ярыгин, начисто лишенный всякой сентиментальности, подумал, что работать здесь изо дня в день — собачья доля.
Середину цеха занимали прокатные станы.
Тирст подвел Ярыгина к одному из них. Из‑под валков вырвалась светящаяся полоса и метнулась в их сторону. Стряпчий испуганно попятился. Но невысокий, по ширине плеч казавшийся квадратным мастеровой, вооруженный длинными клещами, ловким движением перехватил полосу и снова загнал ее под валки.