— Да, ты права, я больше в это не вмешиваюсь!
И, повернувшись к достойному священнику, который слушал этот спор, не произнося ни слова, сказал:
— Вы все слышали, господин аббат, теперь ваша очередь!
И он бросился вон из комнаты, как человек, которому не хватает свежего воздуха. — О, женщины, женщины, — воскликнул он, — поистине вы созданы для наказания рода человеческого!
Но она ничего не слушала и качала головой, повторяя:
— Нет, я считаю, что это невозможно! Бернар никогда не женится на еретичке! Все, что угодно, но только не это! Нет, нет, этого не может быть!
Глава III. Отец и сын
Тогда дядюшка Гийом вышел, аббат Грегуар и мадам Ватрен остались стоять напротив друг друга.
Естественно, аббат согласился принять на себя ту миссию, которую возложил на него главный лесничий, вынужденный покинуть поле боя не потому, что он считал себя побежденным, а потому, что боялся достигать своей цели средствами, которые ему было стыдно использовать. К несчастью, за те тридцать лет, в течение которых аббат Грегуар был исповедником Марианны, он хорошо изучил ее, знал, что главным недостатком матушки Ватрен было упрямство, и не питал больших надежд победить там, где Гийом потерпел неудачу.
Таким образом, несмотря на уверенный вид, аббат внутренне имел некоторые сомнения, приступая к исполнению своей миссии.
— Дорогая мадам Ватрен, — сказал он, — кроме разницы в религии, есть ли у вас другие возражения против этого брака?
— У меня, господин аббат? — переспросила старушка, — никаких! Но мне кажется, что этого достаточно!
— Честно говоря, матушка Ватрен, мне кажется, что вместо того, чтобы говорить «нет», вы должны согласиться!
— О, господин аббат, — воскликнула Марианна, поднимая глаза к небу, — и это вы меня склоняете к тому, чтобы я дала согласие на подобный брак?!
— Да, именно я.
— В таком случае я вынуждена сказать вам, что ваш долг — возражать против него!
— Мой долг, дорогая мадам Ватрен, заключается в том, чтобы давать тем, кого я встречу во время моего короткого земного пути, как можно больше счастья, в особенности тем, кто к нему стремится.
— Этот брак погубит душу моего сына: я отказываюсь!
— Ну, ну, будьте благоразумны, дорогая мадам Ватрен, — продолжал настаивать аббат, — разве Катрин, хотя она и протестантка, не любила и не уважала вас, как родную мать?
— О! В этом смысле я ничего не могу возразить! Всегда, надо отдать ей справедливость!
— — Разве она не почтительна, не добра, не благодарна?
— Нет, напротив!
— Она ведь набожна, искренна, скромна?
— Да.
— В таком случае, дорогая мадам Ватрен, ваша совесть может быть совершенно спокойна: религия, научившая Катрин всем этим добродетелям, не может погубить душу вашего сына!
— Нет, нет, господин аббат, нет, это невозможно! — повторила Марианна, упорствуя в своем упрямстве.
— Я вас прошу! — сказал аббат.
— Нет!
— Я вас умоляю!
— Нет, нет, нет!
Аббат возвел глаза к небу.
— О, милосердный Боже, — прошептал он, — тебе достаточно одного взгляда, чтобы понять, что делается в сердцах человеческих! Ты видишь, в каком заблуждении находится эта мать, принимающая свое ослепление за набожность! Господи, просвети ее!
Но добрая женщина продолжала делать отрицательные знаки. В этот момент Гийом, который, несомненно, подслушивал у дверей, вошел в комнату.
— Ну что, господин аббат, — спросил он, бросив на жену быстрый взгляд, — стала ли она благоразумнее?
— Я надеюсь, мадам Ватрен подумает, — ответил он.
— А! — воскликнул Гийом, сжимая кулаки.
— Старушка заметила этот жест, но невозмутимо продолжала стоять на своем.
— Делай, что хочешь, — сказала она, — я знаю, что ты — хозяин, но если ты их поженишь, это будет против моей воли!
— Тысяча чертей! Вы слышите, господин аббат? — спросил Ватрен.
— Терпение, дорогой мсье Гийом, терпение! — ответил аббат, видя, что добряк начинает горячиться.
— Терпение, — воскликнул старик, — но поистине не в человеческих силах иметь терпение в подобной ситуации! Из-за подобного упрямства можно потерять человеческий облик!
— Ну-ну, — сказал, аббат вполголоса, — у нее доброе сердце, она преодолеет свои заблуждения!
— Да, вы правы, я не хочу заставлять ее насильно покоряться моему решению, я не хочу, чтобы она разыгрывала роль несчастной матери, жены-мученицы. Я даю ей сегодняшний день на размышление, и если сегодня вечером она мне не скажет: «Старик! Нужно поженить наших детей…» — Гийом пристально посмотрел на жену, но та снова покачала головой, только усиливая раздражение главного лесничего. — Если она не захочет мне сказать этого, — продолжал он, — то тогда… послушайте, мсье аббат, мы вместе уже двадцать шесть лет, да… 15 июня исполнится двадцать шесть лет, но мы расстанемся, как будто все это было вчера, и мы проведем остаток наших дней каждый сам по себе!
— Что он говорит? — в ужасе спросила старушка.
— Мсье Ватрен! — воскликнул аббат.
— Я говорю… я говорю правду! — сказал он. — Ты слышишь, жена?
— О да, да, я слышу! О, какая я несчастная! — И матушка Ватрен бросилась на кухню, захлебываясь в рыданиях.
Она, казалось, пребывала в таком отчаянии, что даже была готова сделать шаг к примирению.
Оставшись наедине, главный лесничий и аббат посмотрели друг на друга. Аббат первым нарушил молчание.
— Мой дорогой Гийом, — сказал он, — не падайте духом и имейте терпение!
— Нет, вы видели когда-нибудь что-нибудь подобное? — в ярости вскричал Гийом.
— У меня есть надежда, — сказал аббат, скорее для того, чтобы утешить старика, чем будучи уверенным в этом, — нужно, чтобы дети увидели ее и поговорили с ней!
— Нет, они ее не увидят и не будут говорить с ней! Она должна сама прийти к этому, а не под влиянием жалости! Иначе мне не о чем говорить с ней! Чтобы дети ее увидели, чтобы дети говорили с ней? Нет, мне стыдно даже подумать об этом! Я не хочу, чтобы они знали, что у них такая глупая и упрямая мать!
В этот момент в полуоткрытой двери показалось взволнованное лицо Бернара.
— Прошу вас: ни слова об упрямой старухе, господин аббат! — прошептал Гийом.
Бернар заметил взгляд, который бросил на него отец; его молчание отнюдь не уменьшило беспокойство молодого человека.
— Так что же, батюшка? — осмелился спросить он робким голосом.
— Кто тебя звал? — спросил Гийом.
— Батюшка! — почти умоляюще прошептал Бернар.
Эта мольба проникла в самое сердце Ватрена, но он даже не подал виду и резко спросил:
— Я тебя спрашиваю: кто тебя звал? Отвечай!
— Никто… я знаю… но я надеялся…
— Убирайся! Ты был глуп, если надеялся!
— Батюшка! Дорогой батюшка, — взмолился Бернар, — одно слово! Одно!
— Убирайся!
— Ради Бога, батюшка!
— Убирайся, говорю тебе! — закричал дядюшка Гийом. — Тебе здесь нечего делать!
Но семья Ватрена была подобна семье Оргона note 31. Каждый был упрям по-своему. Вместо того, чтобы подождать, когда гроза пройдет и его отец успокоится, и прийти позже, как тот ему и советовал, пусть и в несколько грубой форме, Бернар решительно вошел в комнату и твердым голосом сказал:
— Батюшка, матушка плачет и не отвечает мне. Вы плачете и гоните меня…
— Ты ошибаешься, я не плачу!
— Спокойствие, Бернар, спокойствие, — сказал аббат, — все может измениться!
Но вместо того, чтобы внять голосу аббата, Бернар слышал только голос отчаяния, которое начало закипать в нем.
— О, как я несчастен! — прошептал он, думая, что мать согласилась на этот брак, а отец возражает. — Я так любил моего отца все двадцать пять лет моей жизни, а мой отец меня не любит!
— Да, несчастный ты человек! — вскричал аббат. — Потому что ты богохульствуешь!
— Но вы же прекрасно видите, господин аббат, что мой отец меня не любит, — сказал Бернар. — Ведь он отказывает мне в единственной радости моей жизни!