Формально такие связи были установлены. Дельфина, как и Женевьева, – провинциалка, жизнь сердца тоже составляет основу ее существования. Но и суть образа, и способ его самораскрытия здесь совсем другие.
В «Шербурских зонтиках» Женевьева живописно стилизована под идеальные образцы прекрасной девушки, мадонны, элегантной дамы, но психологически весь образ выстроен из житейских деталей. Целуя Ги, она с нежностью вдыхает запах бензина. В спорах с матерью насчет замужества краснеет и выходит из себя, тем более что в глубине души склонна с ней согласиться. Она, не опускаясь до кокетства, делает все, чтобы произвести «прекрасное впечатление» на хозяина ювелирного магазина, который один может спасти семью от разорения. Тайное свидание, размолвка с матерью, материальные заботы – все это существует для Женевьевы реально, как и угадываемое однообразие ее провинциальной жизни, как и ее инфантильная беспечность, как и растворенная в воздухе легкость отказа от прошлого, подчиненность сиюминутному.
Дельфина же незыблемо существует в романтическом мире идеала, сама являясь его совершенным воплощением. Ее невозможно представить возлюбленной конкретного мужчины, тем более – матерью. Сама мысль о физическом влечении, которое она способна вызывать, ей претит. «Ты говоришь о душе, а думаешь о моем теле», – бросает она влюбленному в нее Гийому и уходит от него навсегда. Вместе с Соланж они исполняют музыкальный дуэт: песня говорит о том, что в мире перевелись рыцари, а мужчины разучились по-настоящему любить.
Единственный человек, которому Дельфина готова отдать свое сердце, бродит где-то рядом, мечтает о такой девушке, как она, и даже нарисовал подсказанный воображением ее портрет. И героиня Денев знает это, убежденно выражая в песне свое кредо: «Не сказка мне нужна, мечта моя скромна: пусть только будет он красив, как Аполлон. И в этом чуда нет: он должен быть такой – ученый и поэт, философ и герой…» (в русском дубляже только отчасти сохранилось остроумие песенного текста, написанного самим Жаком Деми александрийским стихом, пародирующего стиль Мольера и Корнеля).
Наивная цельность мечты улыбчиво стилизована, иначе бы она показалась невыносимо пресной. Как и симметрия встреч и разлук. Как и образ воплощенной грезы Дельфины, столь же мечтательного и нежного юноши Максанса (Жак Перрен), который, судя по всему, встретит ее – и узнает свой идеал – уже за рамками фильма, по пути из Рошфора в Париж.
В судьбе Женевьевы побеждала логика обыденных, прозаических обстоятельств, а между тем ее образ вдохновлял Деми, он действительно был художественным размышлением на тему женского идеала. «Девушки из Рошфора» многое потеряли в поэтическом смысле, а сам идеал как-то сник. Когда Дельфина говорит, что ей приходится зарабатывать деньги уроками танцев, это тоже становится условностью: проходят день-два – и героиня, собрав чемоданчик, безоглядно устремляется в Париж, где ее наверняка ждут успех, артистическая карьера и встреча с юношей светлой мечты. Что ж, романтическое бегство от обыденности – вещь объяснимая, но сама обыденность здесь куда условнее, чем в «Шербурских зонтиках» Алжир.
Что касается Денев, для нее это был важный фильм, хотя и не столь важный, как «Зонтики». Там она впервые почувствовала себя необходимой именно данной картине. Но сила произведенного ею впечатления во многом объяснялась и тем, что зритель с восторгом открывал для себя прекрасную исполнительницу, доселе почти неизвестную. В «Девушках из Рошфора» актрису ждали и придирчиво сравнивали новую роль с предыдущей. Может, это было не совсем правомерно, ведь главная ставка делалась именно на дуэт сестер-актрис, как за год до того гарантией успеха фильма «Вива, Мария!» Луи Малля считалось партнерство-соперничество Брижит Бардо и Жанны Моро.
Кстати, сначала продюсеры мыслили в ролях девушек из Рошфора ту же Бардо и Одри Хепберн, но, видно, обе показались староваты для «девушек». Катрин Денев в блеске юной и хрупкой «лунной красоты» не разочаровала своих поклонников. Хотя объективность требует признать, что артистически более ярко выступила в фильме Франсуаза Дорлеак, чей пенящийся темперамент задавал тон картине, а Катрин Денев, по словам критика Анри Шапье, «отвечала на него в своей манере – легко, романтично и нежно, как солнечный луч». Впрочем, зрители не хотели разделять очаровательных сестер, и на вопрос газетной анкеты, которая из них лучше, дали обеим одинаковые оценки. Их называли «двумя жемчужинами в короне», «молодым двуглавым орлом», «гордостью французского кино».