Жако из Нанта соединил в своем творчестве мотив моря и мотив предчувствия любви. Для его земляка, тоже уроженца Нанта, увековеченного здесь в камне Жюля Верна, море означало другое – экзотические путешествия, не только в пространстве, но и во времени. Деми не уехал дальше соседних приморских городов, а даже когда отправлялся за океан, нес с собой свой мир, как в космос герои «Соляриса». Побывав в Нанте, я увидел пассаж со статуями, по которому прогуливались в «Шербурских зонтиках» Женевьева с Роланом Кассаром – и для меня это был лучший памятник Жаку Деми, кроме тех, что он сам создал себе на пленке.
– Меня неизменно поражает, сколько вы успели сделать в своей жизни… Вы ведь великая звезда народного кино, а любите впутываться в опасные авантюры…
– Похоже, мне очень везло. Я начала сниматься случайно и совсем не собиралась этим заниматься. Стало быть, поначалу я не оказалась на прочных рельсах. Но, к счастью, вскоре встретила Жака Деми. До него у меня не было своего взгляда на кино… Предстать перед всем миром на экране – такая перспектива очень смущала меня. Но одновременно было и что-то другое – желание себя показать… Мы много говорили с Жаком не только о фильмах, но и о многих вещах, связанных с кино. Мне показалось, что с глаз у меня спала пелена. Не могу сказать, что при этом выросли крылья, по правде говоря, я была чистой страницей, совершенно невежественной молодой особой, вдохновленной тем взглядом, которым на меня смотрел Жак, его энтузиазмом, лирикой, романтизмом. И я дала себя унести этому потоку. Он сопровождал меня многие годы, мы ведь сняли четыре фильма. Именно эта встреча определила мой подход к кино и мое желание, вопреки застенчивости, сказать: почему бы и нет?..
– Я хочу вернуться к специфической алхимии кинематографа, позволяющей раскрывать разные лики вашего таланта…
– Еще Жак Деми внушил мне любовь к планам-сценам, длинным панорамам. Я не люблю, когда камера нацелена только не меня, я предпочитаю, чтобы она смотрела на сцену и на героев…Я смотрю на себя как на инструмент. Я стараюсь проникать в чужой мир с большей страстью, чем в саму роль.
В глубокой юности, прогуливая лекции на мехмате, я посмотрел «Шербурские зонтики» и влюбился в белокурый экранный образ. Это было в городе Львове, в кинотеатре, который тоже назывался «Львов». Потом на наши экраны вышли «Девушки из Рошфора», потом – «Майерлинг».
Я написал девушке по имени Катрин Денев письмо и послал на вражеское Французское радио. В общем, это было послание в никуда, в потусторонний мир, в капиталистическую преисподнюю. Как ни странно, довольно скоро я получил ответ, выполненный неформально – ее размашистым почерком на тонкой бумаге с водяными знаками, с монограммой C.D. и с подписанной фотографией. Потом было еще одно письмо – и еще ответ, правда, уже машинописный.
Тогда Денев не была так знаменита. А у нас о ней знали еще меньше, чем во Франции, то есть практически ничего. Мне казалось, что это мое собственное открытие, и я со всей отпущенной мне убежденностью предрекал ей успех и славу. Так и случилось очень скоро: вчерашняя дебютантка снималась у лучших режиссеров мира, стала эталоном красоты и французского шарма. О ней теперь говорили как о «новой Грете Гарбо», хотя и по-другому загадочной, и в то же время как об универсальной актрисе, которая, никогда не повторяясь, всегда остается на экране самой собой. Это подтвердило мои догадки о том, что киноактер только тогда становится звездой, если он наделен особого рода пластической магией и чувственной реакцией на свет, на объектив кинокамеры. Прочитав литературу на сей счет, я убедился, что все это было хорошо известно до меня.
Тем не менее я сделал лихой кульбит и превратился из математика в кинокритика. Фильмы с Катрин Денев растворились в безбрежном море кинематографа. Теперь на фестивалях мне часто приходилось встречать французских звезд. Ужинал с Жанной Моро, представлял на сцене Жаклин Биссе, водил по Москве Джейн Биркин, запросто общался с Изабель Юппер. Но Катрин Денев видел и слышал только с приличного расстояния на пресс-конференциях. Излучая свойственное лишь ей сияние, она появлялась на сцене внезапно и так же стремительно исчезала за спинами бодигардов.