- Ау, - одними губами выдохнул он. - Я слышу море.
Она поняла.
- Какое? - шёпотом отозвалась она. До него донесся глубинный шелест.
- Тёплое... Оно тихо накатывает на берег. Хотя...
- И я, - быстро отозвалась она, - и я слышу море... Оно северное. Но оно неспокойное. Оно бурлит...
- Это сулои. Так называются встречные течения. Они обрушиваются друг на друга и плещут, создавая сумятицу.
- Опасное природное явление?
- Для водоплавающих - для моржей, для тюленей... Но только... не для ламок.
Она не отозвалась на этот поворот, потому что отозвалась на руки, которые он
тихо опустил на её плечи.
- Отчего, - она чуть помедлила, - отчего эти противоречивые течения? Эта сумятица?
- От природы, - виновато улыбнулся он. - От конфигурации берега, от рельефа дна, от ветров, от магнитных явлений... Да мало ли...
Он мягко уходил от ответа, но она и не настаивала. Тем более что его руки тоже требовали внимания. Плечи её напряглись, когда ладони его потекли вниз. Ауканье двух раковин прервалось, потому что на переговоры устремились его губы. Именно губами можно было до конца понять всю нестерпимую нежность её мочки. Вот туда, в эту мочку, которая так естественно рифмовалась с зацветающей почкой, он и вышептал всё.
- А и впрямь белые... - оценил он то, что в этот миг постиг руками. Он не лукавил. Глаза его сделались незрячи, зато невероятно проницательными стали пальцы.
Более Ламка не сдерживалась. Не оборачиваясь, она обхватила голову его обеими руками и стала ворошить волосы, касалась затылка, шеи, его пылающих ушей. Её ладная крепенькая фигурка прижималась к нему, точно Катти Сарк - к форштевню корабля. Лицо её, разгорающееся самозабвенным огнём, подобно лику Катти Сарк, было готовно обращено в неизвестность. Но в отличие от своей рукотворной сестры Ламка была из плоти и крови, живой, трепетной и манящей. Теряя рассудок, Сергей подхватил её на руки. Краем сознания попытался вспомнить, запер ли на ключ двери, однако рассудка хватило лишь на то, чтобы унести её на диван.
Тот диван, чудом сохранившийся от гласных городской думы, дожидался Сергея и Ламку почти сто лет.
- У него есть название? - осведомилась Ламка, когда они немного пришли в себя. Сергей пожал плечами, благоразумно не помянув Филину ересь про мавзолей. По аналогии вспомнилась пирамида, всплыли имена Тутанхамона и Нефертитти. Но от упоминания их он тоже воздержался, справедливо заключив, что у пирамиды и мавзолея одна суть.
- Ковчег, - вскинулась Ламка. - Тогда Ковчег! - Волосы её были распущены. Она казалась чуть иной и от этого ещё более желанной. А созвездие родинок на груди, которые он, как звездочёт, сперва вычислил, а теперь открыл, представлялось ни больше ни меньше как его частной собственностью.
Свои лингвистические поиски они продолжили через некоторое время, когда вновь перевели дух.
- Кругом звери, птицы, - повела Ламка утомленно полуоткрытыми глазами. - Пусть это будет земляничная поляна.
- Это не звери-птицы, - сморённо возразил он. - Это застывшие сфинксы. Это химеры на соборе...
- Нотр-дам де Пари? - уточнила она.
- Ага, - кивнул он, - а я среди них... Квазимодо. - При этом приподнялся на локте и сморщил устрашающе-ужасную гримасу.
Ламка приняла эту игру, но озвучила её по-своему. Она молитвенно сложила ладони и пролепетала:
- О, неправда, возлюбленный мой! Ты прекрасен, возлюбленный мой! Твои уста, как сахарный мед, твои руки, как виноградная лоза, твои ноги...
- Как слоновьи столбы, - не выдержав, прыснул он. Бедный Соломон, знал бы он, как безродный прощелыга глумится над его царственным образом! Но что поделать, если на прощелыгу напал смех и вся его сущность ликует и радуется. Ламка тоже с трудом сдерживалась, чтобы не расхохотаться, однако образа бедной девушки из виноградника не покидала.
- О неправда, царь утех моих! Ты прекрасен, возлюбленный мой! Утверждаю это вновь и вновь, хоть и пересохли уста мои...
- Ром? Эль? Малага? - живо осведомился Сергей. Это было из другой оперы. Но Ламка не стала редактировать его чушь, а просто довела до конца свою партию:
- Утолите мою жажду вином, освежите меня виноградными струями...
Он вскочил с дивана, в три прыжка сбегал за стаканами и, почти не прикрываясь - да и чем? - полетел обратно. Ламка, сложив трубочкой пальцы, изображала не то пирата, не то адмирала Нельсона, прильнувшего к подзорной трубе. В горле её закипал смех. Вино, которое он подал, она, разумеется, разлила. Причем частично на диван, частично на его чресла, частично на пол.
- Баб-эль-Мандебский разлив, - по слогам произнёс он. - То бишь пролив.