Она прыснула и хлопнула по дивану:
- А это тогда - необитаемый остров.
- А мы разве не обитатели? - по-туземному выпучил глаза Сергей.
- Тогда обитаемый... под названием...
- Ну-ка?.. Ну-ка?..
- Остров Краснобрового глухаря, - Ламка лукаво повела глазами.
- Тогда уж лучше так - остров Тетеревиных гуляний.
- Те-те-те... - подхватила она и кончиками пальцев пробежала по его груди.
- Ой! - съежился он. - Это уже остров Щекотан.
Так, касаясь друг друга, они перебрали едва не всю географию, перемешивая её с основами дарвинизма, истории, лингвистики... пока опять не вернулись к началам. А в началах не было ничего - ни географии, ни лингвистики, ни тем более дарвинизма. А были одни только Адам и Ева.
- Я твоя Катти Сарк, - выдыхала опалёнными губами Ламка, на миг прерывая бесконечно-томительный поцелуй. Катти Сарк - это короткая рубашка. На Ламке ничего не было - ни короткого, ни длинного. Но он не возражал, он только уточнял:
- Ты моя Катти Сарк по прозвищу Ламка.
... В конце концов они вспомнили и о гласных - представителях допотопной городской думы.
- Перебирая согласные, они наконец вспомнили и о гласных, - сказала Ламка.
Под согласными она, оказывается, подразумевала те стенания и междометия,
которые вырывались из их уст, когда они теряли голову. А о гласных, само собой, напомнил диван. Временами безмолвный, затаённо напряжённый, он внезапно оживал и начинал судачить, роптать, возмущаться, тараторить и ликовать. Диван то рокотал какой-то одной пружиной, словно она была ребром некоего средневекового органа, то как-то беззубо шепелявил, то словно хрустел подагрическими пальцами. И Сергей с Ламкой заключили, что гласные ведут очередные дебаты. О чем? Да мало ли городских дел? - об акцизах, о пожарной конке, о горводопро- воде...
- Есть корабли-призраки, - заключила, наконец, Ламка. - Пусть будут призраки на корабле.
- То бишь Ковчеге, - поправил Сергей.
***
Тот диван был и Ковчегом, и островом, и их главной гаванью, и ковром-самолётом - чем он только ни становился по мановению Ламкиной руки! Она была невероятная выдумщица. Ребячество, шаловливость в ней выплескивались через край. Сергей просто диву давался и сам упоённо вовлекался в этот головокружительный водоворот.
Они бывали и в других местах, хотя зимой и трудно сыскать уголок для свидания, это не лето, когда мать-природа милостиво расстилает зелёные ковры. Иногда выручал Филин. Один раз они сошли с ума на Ламкиной службе. Но чаще встречались здесь - среди летаргически спящей фауны. В пятницу, а то, не вытерпев, и в четверг Пакратов снимал трубку:
- Наши гласные заскучали.
- Они голосовали? - уточняла Ламка.
- Да, - убедительно рычал он. - И голосовали единогласно. Не просто голосовали - голосили. Голосили, аки оглашенные.
- Придётся подчиниться гласу вопиющих, - подхватывала она.
С некоторых пор Сергей завёл на службе одеяло и простыни. Хорошо, что это не армия и старшина не делает шмона. Прячась под простынями, они заговорщицки обсуждали своих соседей - привидения думских гласных.
- Мы в белом, и они в белом, - шептал Сергей.
- Думаешь, принимают за своих? - уточняла Ламка.
- Не знаю. Но сидят тихо. Только чуть шуршат...
- Губернские ведомости листают.
- За какой год?
- За тысяча девятьсот шестой.
- А может, пёрышком скрипят?
- Жалобы строчат?
- Ага. На отсутствие надлежащих условий.
- А зачем же тогда голосовали? - резонно спрашивала Ламка.
Однажды она заявила, что этот диван надо умыкнуть. Не выкупить - так умыкнуть.
- А где будут обитать чиновные души? - Сергей зашушукал, изображая привидения. - У них подагра, ноги не держат.
- Сядут на сохатого, - показала Ламка на лося. - А чтобы не упасть, ухватятся за рога.
- Там уже есть кое-кто, - неуклюже съязвил Сергей.
Ламка поняла, по лицу её пробежала тень.
- Не будем, ладно? - увела она от скользкого поворота.
Что касается своей половины, Сергей не страдал от угрызения совести, однако продолжать не стал, а предложил для гласных лосиное нутро.
- Тепло, сухо. Опять же образ почти классический. Троянский лось...
Тема животных постоянно возникала в этих разговорах. То ли потому, что любовников окружали их образы. То ли они намеренно уходили от других тем, которые неизменно приводят к прозе реалий. То ли настрой был такой и не хотелось ничего и никого впускать в этот мирок, который они, как две пичуги, слепили из подручного материала: собственных пёрышек, тонюсеньких соломинок - последней надежды утопающих, чего-то хрупкого, невесомого... Подует сквозняк, обрушится студёный ветер - все хрустнет и разлетится. А пока - вот оно...