– Бог с ними, с чувствами и с розами, – частично простонала я, скорее прохрипела. – Алкозельцер у нас найдётся?
– Отчего бы нет? – загадочно ответил Миша. – Поделюсь запасами, только с шипами закончу, они лезут отовсюду.
Более в это утро о делах и чувствах мы не толковали, Миша лечил меня от похмелья, причём довольно успешно, я утверждала в порыве покаяния, что поездке к мелкому в Крым ничто не угрожает, проблему для Валентина я решу между делом, материал собран, осталось систематизировать, однако не сегодня.
И не назавтра, только на третий день от достопамятного утра я собралась с силами и прослушала плёнку с обильными речами Аллы, нет Лизы, но может статься, что Ларисы. Хотя, нет, Ларисой звали покойницу – скорее всего. В течение двухдневной паузы я наконец разобралась с материалами, что-то достала из-под кровати (не знаю, почему оно там оказалось), что-то принесла с работы, где остались копии в компьютере (кто и когда их сделал, я не в курсе).
Валентин почти не торопил, лишь изредка напоминал, что живет в рамках форс-мажора, к нему следует иметь сострадание, поэтому, отчасти из чистого сострадания, отчасти по более сложным соображениям, где-то в середине недели я собралась с силами и приступила к деятельности. Соображения, послужившие стимулом, были таковы.
Уж если я, поддавшись похвальным чувствам и шляясь по заразным местам, подцепила любое из ранее упомянутых заболеваний, то пусть не напрасно. И если я принесла себя в жертву, то пускай другу Вале будет польза и успокоение, ведь совсем обидно, если я пострадаю зазря! Поэтому я старалась, прослушала имеющуюся запись раз пять, далее вооружившись доставленными материалами и одолжив у Валентина телефон-диктофон, достала кучу народу и заставила каждого говорить о жизни и личности покойной Ларисы Златопольской.
Как мне это удалось, я сама не понимаю, люди делились и делились, просто без устали, никто не послал прочь. Скорее всего, на лбу у меня крупно обозначилась печальная необходимость вкупе с обречённостью. Потому что каждый раз, как я доставала очередного свидетеля (на дому или на службе), мерещились палочки Коха заодно с онкологическими вирусами, ничего с данным феноменом я поделать не могла, хоть и старалась. Надо думать, что нервное потрясение все же имело место до, после или во время профилактической попойки. Вследствие чего бедные люди, родные и знакомые покойной Ларисы, внутренней антенной улавливали мои печали и старались скомпенсировать подробным рассказом.
И вот к истечению второй недели скопился обширный электронные и аудиоматериалы, которые я могла осваивать на доброе здоровье. Что я и делала, приспособив конфискованный мобильник и плеер мелкого Мики, тоже отчасти конфискованный. Ему, то бишь мелкому, я не разрешала совать всякую ерунду в уши и не дала машинку с собой в Крым, зная, что мама не соблюдёт запрета. Но сама активно нарушала, переписала информацию, доставшуюся дорогой ценой, и слушала по ходу любого дела, в дороге и на прогулках по стадиону перед сном.
Чуть позднее, но в рамках двух недель, я опомнилась и приобрела новейшее аудио-компьютерное снаряжение, переписала вновь, сняла копии с копий, перемешала и опять стала смотреть и слушать. Таким сложным образом, разрозненная повесть о жизни и смерти Ларисы Златопольской сопровождала дни и вечера, разве что не снилась по ночам.
Через какое-то время результат нестандартных усилий начал проявляться, далее уложился в очень странную форму – литературную, точнее, издательскую. Я просто не знала, что делать с добытым знанием, но по некотором размышлении решила выстроить материал по знакомым параметрам. Далее презентовать заинтересованным сторонам. Всем, кроме друга Вали, его я оставляла в контрольной группе.
В принципе у меня сочинился роман под условным названием «Жизнь и смерть бедной Лары». Задуманное произведение объясняло завихрения в психике и неординарные мотивировки покойной Ларисы Златопольской. Это должно было очистить Валентина от абсурдных обвинений, отвести от него ответственность и подозрения. Однако я отлично понимала, что если я возьмусь писать обширное произведение, то во-первых, к сроку не поспею, а во-вторых, никто читать не станет. Даже в прискорбном состоянии души я понимала, что беллетрист из меня получится слабый, ничем не лучше тех, кто пишет массовую продукцию, ныне заполняющую прилавки. Такого рода чтение, оно на любителя, и нет надежды, что кто-то из братьев Петровичей соблазнится моим изделием. Однако.