«Значит, Славек — это Благоуш? Тот мальчик, которому трудно давались диктанты, который каждый вечер учил уроки при свете керосиновой лампы, в то время как его сестра вышивала крестом?» Кате было непонятно, как люди старятся, изменяются, как бежит время.
— А ты, бабушка? — спросила Вера.
— Я? Я была средняя: намного моложе Франтишека и на два года старше Благоуша. Так мы называли нашего Славека дома.
— Расскажи о себе, бабушка.
— Я была высокая, длинноногая девочка. Некрасивая. В те времена были в моде маленькие полненькие девочки, с ямочками на щеках и с маленькими ножками.
— Ты определенно была красивая, бабушка, — высказала свое мнение Верасек.
Бабушка нежно обняла ее и стала рассказывать о своих подругах. Одну из них Катя знала — Отилию Шторканову, у которой было два чемодана приданого, подушки с нашивками-пожеланиями «Доброй ночи», а также мечты выйти замуж за офицера. Бабушка вспоминала, как они вместе гуляли в парке у Старой крепости, а летом ходили купаться на пруд, берега которого настолько заросли ольхой, что можно было незаметно залезть в воду. В те времена, чтобы купаться, надо было обладать мужеством или потерять стыд. А тем более купаться девушке! Поэтому они купались по вечерам, когда темнело и когда никто не мог их видеть. Прыгали в воду в старых летних платьях или в застиранных кофточках и сатиновых юбках.
— Бабушка, ты и училась вместе с Отилией?
— Да, до второго класса городского училища. Когда Отилии исполнилось четырнадцать лет, она ушла из училища. Тогда было такое правило: ты обязан учиться до четырнадцати лет, а как только тебе перевалит за четырнадцать, можешь продолжать учиться, а можешь и бросить учебу, даже не дожидаясь окончания учебного года.
Слушая бабушку, Катя кивала, как будто заранее знала каждое ее слово.
— А я, дети, как я из-за этой учебы настрадалась! Мне очень хотелось учиться, но тогда это было не так легко, как теперь. Единственная женская гимназия находилась в Праге. Она называлась «Минерва». В небольших же городках девушки учились только заочно или вообще не учились. Все зависело от благосклонности местных властей, а вернее… от многих вещей. Так как женские гимназии были тогда чем-то необычным и новым, то и большинство людей придерживалось того мнения, что неразумно учить девушек тому же, чему обучают молодых людей. Кроме того, считалось, что девушки менее способные, что их мозг и их здоровье не приспособлены для серьезной учебы.
— Бабушка, неужели так было?
— Конечно, — ответила бабушка. — Вот посмотрите, наша Катя хочет быть врачом. Если она будет продолжать хорошо учиться, то ее мечта исполнится. В то время как я…
Катя почувствовала, что краснеет, а бабушка не договорила фразу, потому что в дверях показался дедушка. Все устремились к нему и засыпали его градом вопросов.
— Теперь его ищет милиция. К сожалению, не работают телефоны — в горах сильная гроза.
У доктора было бледное, сосредоточенное лицо и заметно дрожали руки. Катя вдруг подумала, что их дедушка уже старый и что он очень, очень устал.
Пришла ночь, долгая и без тени надежды.
Утром выглянуло солнце.
В саду ветер поломал ветки; цветы, согнувшиеся от дождя, понуро уставились в грязь; над рекой, вздувшейся от мутной воды, с криком носились птицы.
На рассвете все обитатели «Барвинка» сгрудились в коридоре, где стоял телефон. Они смотрели на доктора.
— Думаю, что не стоит больше ждать, — сказал он. — Позвоню в Прагу. Сообщу Филиппу и Яне.
Он позвонил на телефонную станцию и заказал разговор.
Дети с бабушкой расселись на деревянных ступеньках лестницы, как куры на насесте. Стало тихо.
Вдруг медленно открылась дверь. У всех мелькнула надежда, но это был Качек. Заспанный, с трудом стоя на ногах, он спросил, вернулся ли Енда. Ему сказали, что все будет хорошо, и он спокойно вернулся в свою теплую кроватку.
Дедушка мерил коридор большими шагами. Раз, два, три — остановился, чтобы сверить свои часы с настенными часами, висевшими в нише. Потом еще пять шагов, чтобы убедиться, что телефонная трубка правильно лежит. Потом десять шагов — и конец ковровой дорожки. И потом обратно: телефон — часы. Это было мучительно. Катя затыкала уши, чтобы не слышать монотонно-печального ритма шагов.