— Значит, вы на ней поедете? Да, Еничек? — спросила она, не обращая внимания на его неприветливость.
— Хм! — произнес он, продолжая заниматься своим делом.
Но Катя решила, что так просто она не отступится. Она стояла и думала, что же ей сказать, когда появилась Вера. А та искренне обрадовалась Кате, начала ей рассказывать, показывать, объяснять и наконец доверительно взяла ее под руку.
— Подумай! Поедем с нами! — шептала она ей на ухо. — Нам будет хорошо. Будем играть, купаться, ловить рыбу. В Пержее рыба огромная, а ты любишь ловить…
— Люблю, — сдержанно сказала Катя.
— Нет! — строго сказал Станда, глядя на девочек. — Катю просить мы не будем. Не уговаривай ее. Она сама не хотела…
— А если бы захотела? Сейчас? — спросила Вера умоляющим голосом.
И Станда холодно ответил:
— Она уже одумалась?
— Не беспокойся обо мне! — обиделась Катя. — Я пришла к Енде. Мне надо у него кое-что спросить.
— Прекрасно! Тем лучше! — ответил Станда, перевернул с помощью Енды и Веры лодку вверх дном и принялся за работу.
Катя тихо подошла к Енде и что-то сказала ему вполголоса. Качек делал вид, что играет с собакой, но Катя знала, что он — весь внимание.
— Нет, нет, нет! — сказал Енда. — Ведь Вашек тебя вообще не знает.
Катя начинала злиться. «Этот мальчишка действительно глупый или только притворяется?» Но Енда был сама невинность. На светлых кудряшках сидела бумажная шапка, как у заправского маляра. И насвистывал он, как настоящий мастер, — в общем, сплошное очарование.
— Катя! — схватил ее за руку Качек. — Ты знаешь, что тебе будет?
Конечно, он ее поджидал.
— Ой, ой, я тебя боюсь! — воскликнула Катя, полагая, что он хочет поиграть с ней в свою любимую игру.
— Нет… Тебе попадет! Бабушка страшно сердилась.
— Вот еще! Что же я сделала?
— Сделала! — сказал он твердо и запрыгал на одной ножке. — Сделала нехорошее там, в мансарде.
Катя не чувствовала за собой никакой вины. Но вот там… в мансарде… Конечно! Дневник! Ей не следовало брать его в руки и читать. Ни строчки! Удивительно, что бабушка… Но что делать? Дневник, даже старый, — это личная вещь. И бабушка должна была держать его в своей комнате. Лучше всего будет, если она пойдет сейчас к бабушке и извинится… Извинится раньше, чем…
«Нет, нет, — говорил ей какой-то внутренний предостерегающий голос. — Бабушка теперь все уже знает…»
Катю даже затрясло, словно она проглотила горькое лекарство. Она предчувствовала, что ее ожидает неприятность.
— Бабушка, прости меня, пожалуйста! — сокрушенно произнесла она, опустив голову и глядя на кончики своих туфель. — Я знаю, что это плохо, но…
— Трагедии не произошло, но в следующий раз будь внимательнее!
— Мама говорит, что нечистая совесть… Но, бабушка, поверь, как только я узнала, что это твой…
Бабушка удивленно посмотрела на Катю:
— Девочка, скажи, о чем ты говоришь?
— Извини меня, бабушка. О твоем дневнике. Я не думала…
— О дневнике?
— Да, я его читала. Немного. Совсем маленький кусочек…
— Но у меня нет никакого дневника. И у Филиппа тоже. Может быть, у Верочки?.. — Бабушка смотрела на Катю с недоумением.
— Бабушка, а ты за что хотела меня поругать? — отважилась спросить Катя.
— За разбитое окно. Завтра пойдешь к стекольщику. Сколько раз я говорила: закрывайте окна, когда уходите из дому.
Такой поворот дела был совершенно неожиданным. Катя хохотала долго. Потом вдруг умолкла. И на одном дыхании рассказала бабушке, какие мысли пришли ей в голову: ведь она подумала, что ее собираются ругать из-за дневника.
Теперь уже бабушка не могла понять, в чем дело. Она совершенно забыла о маленькой книжечке с золотым обрезом и надписью «Поэзия», с видом вересковых зарослей, над которыми кружатся бабочки.
— Действительно, — вспомнила она, — был такой. Мне подарили его к Новому году.
— Ко дню рождения, бабушка, — поправила ее Катя.
— Катенька, где, ты говоришь, он лежит? Мне бы хотелось его прочитать, вспомнить старое. Как давно это было!
— Я… я сейчас его принесу, бабушка. Он в мансарде, в шкафу, за старыми книгами.
— Он лежит там уже несколько десятилетий, — сказала бабушка с печальной улыбкой.
Минуло несколько дней. Обыкновенных летних дней, прошедших в тишине старого дома, освещенных солнцем и отблесками бегущей реки.
Катю постепенно охватывало грустное настроение. Собственно, ей было очень, очень одиноко. Ни Вера, ни мальчики ее не сторонились, но все же они упрямо настаивали на своем: Катя должна одуматься. Это было самое трудное — одуматься! То есть она должна была отказаться от всех своих представлений, от мечты об обществе, от своих планов, от своей позиции взрослой девушки.