— Лодка, лодка! — повторял он с отчаянием, тяжело дыша. — Водоворот изломает лодку!
Катя снова с силой оттолкнулась от камня. Чьи-то руки в это время подхватили Енду. Катя поплыла по течению. Лодка, перевернутая вверх дном, опускалась все глубже в воду.
Вода здесь была спокойная, темно-синяя, блестящая. Катя вдруг почувствовала нечеловеческую усталость. Она подплыла к лодке и изо всех сил стала толкать ее к берегу. Ничего не получалось. Лодка была слишком тяжелая и с каждой минутой погружалась все глубже. «Я должна ее перевернуть!» — подумала Катя и попыталась приподнять один бок. Что-то тяжелое, твердое ударило ее. Рот и глаза заливала темная вода. Катя почувствовала, что тонет. Но минутная слабость тут же прошла, и Катя нашла в себе силы для энергичного броска. Она крепко схватилась за лодку и почувствовала, что уже не она толкает лодку, а ее самое кто-то подталкивает. Это был Станда.
— Я сама умею плавать, — сказала Катя и тоже попыталась улыбнуться.
И она доплыла, а вернее, добралась до берега, держась за лодку, которую толкали Станда, Зденек и Ольга. На отмели силы окончательно оставили ее, и ей очень захотелось спать.
Ребята вытащили ее на берег, уложили, и Катя вдруг осознала, что какую-нибудь минуту назад она спасла Енду. Ее охватила радость. Она провела рукой по лицу… на губах была теплая кровь. Потом возникло ощущение, будто она взлетела на качелях и тут же упала на большую глубину.
— Простите, — сказала она с виноватой улыбкой, — кажется, я теряю сознание. — И закрыла глаза.
Как в полусне, она слышала голоса.
— Я… сейчас же слетаю за доктором! — Это был голос Зденека.
Станда задерживал его каким-то ученым рассуждением, смысл которого ускользал от Кати.
— Ай! Что это с ней? — раздался голос Енды.
— Ничего, — успокаивала его Ольга. — Ничего такого!
— Маленькая ранка над бровью, а крови порядочно!
Станда, видимо, всем командовал.
— А на щеке? — спрашивал Енда.
Катя зашевелилась. Она тщетно пыталась раскрыть глаза. Она не предполагала, что у нее на лице будут царапины.
— Ободрано… Это заживет. Нарастет новая кожа!
Станда, видимо, оставался на высоте положения.
— А синяк останется? — По голосу было слышно, что Енда приободрился. — Потом она будет беситься: «Синяк, синяк!» А веснушки тоже нарастут с новой кожей?
Его попросили:
— Будь так добр, помолчи.
Енда, как видно, совсем уже пришел в себя. От пережитого испуга и волнений осталось одно воспоминание.
— Знаете, что я сигналил под водой? — спросил он горделиво. — Три точки, три тире, три точки!
— Не ври, Енда, — сказала Катя и села.
Дома ее уложили на кушетку на задней веранде.
«Катюшка, не хочешь ли чего?.. Катюшка, не нужно ли тебе чего?» — спрашивали все наперебой, соревнуясь в услужливости.
Нет, ей ничего не хотелось и ничего не было нужно. У нее было все, о чем она мечтала в последние дни: дружба и ласковые лица рядом. Будь она кошачьей породы, она бы мурлыкала во весь голос, чтобы слышно было, как ей теперь хорошо.
Дедушка сидел на скамеечке напротив нее и критически оценивал дело своих рук:
— Я сделал тебе самую шикарную перевязку, какую только умею. Синяк, конечно, продержится пару дней.
— И будет очень большой? — с участием спросила Вера.
Она сидела рядом с Катей и нежно гладила ее руку.
Ей так хотелось, чтобы Катя почувствовала, как она ее любит!
Бабушка строго озиралась кругом:
— А где же Енда?
— Боится предстать перед лицом своих судей, — отозвался Станда, не поднимая головы от книги.
— Конечно, у него есть все основания! Ясное дело, что теперь из вашего путешествия ничего не получится.
Все замерли. Испуганно взглянули на бабушку, а она продолжала, словно двух разных мнений быть не могло:
— По-вашему, я должна допустить, чтобы вы все утонули?
— Придется тонуть без разрешения, — отозвался Станда.
Бабушка ласково сказала ему:
— Ах ты негодник! — И сделала вид, будто намерена выдрать его за вихры.
— Катенька, смилостивись! — Доктору удалось сохранить на лице испуганное выражение. — Обещаем тебе, что не будем больше тонуть.
Верасек заявила, что Катя должна непременно поехать с ними, потому что в случае чего она может спасти любого, как сегодня спасла Енду. Сейчас она была буквально влюблена в Катю; пластырь и белая повязка представлялись ей сияющим ореолом.