— Прекрати, Саша, — я потерлась щекой о его грудь. — Не переноси свой негатив с Тамары на дочь.
— Мне тяжело, Катя, она так на нее похожа, только тощая.
— Ну, умница она в тебя.
— Умница? Где? Она курит и теперь еще этот парень.
— Ты уверен?
— В том, что курит — да. А насчет парня тоже видно, пойми, видно. Она женщина. Я узнавал в институте, там у нее никого, говорят — дикая. Но я уверен, что кто-то есть, и она влюблена. Катя, она еще не дай бог в подоле принесет. Ты пойми, я двадцать лет жизни потратил на нее. Я похоронил открытие, за которое мог, нет, должен был получить Нобелевскую премию. Я от всего отказался ради нее и что я имею? Наркоманку и вторую шлюху? Что я должен сделать теперь? Испохабить жизнь нашему сыну? Показать ему пример для подражания? Ты говоришь, что я не люблю ее. Я люблю ее, Катя, но не могу простить, что она со мной сделала, с нами.
— Саша, кто сделал? Ты говоришь о Любе или о Тамаре? Да, ты можешь ненавидеть Тамару, но причем Люба? Какие у тебя претензии к девочке? Ты винишь ее в смерти матери? В том, что ты не опубликовал свои работы? В чем ты обвиняешь ее конкретно? Почему ты лишаешь ее поддержки отца? Подумай, у нее кроме тебя никого нет. Саша, она должна знать, что ты ее отец всегда, чтобы не случилось, что ты ее родитель, ее тыл, ее поддержка, ее всё. Ты говоришь, о двадцати годах жизни. Но Любе всего семнадцать. Она нужна нам. Тебе, мне, Сашеньке. Ведь мы ее семья. Или мы с сыном не твоя семья, Саша?
— Вот только не говори глупости. Катя, ты не захотела оформить отношения раньше, а сейчас не время, пойми. Дай мне разобраться с Любой, дай поставить ее на ноги, чтобы я мог быть только с вами. Пойдем домой, любимая. Нас сын ждет.
И мы пошли. Он шел ко мне, мы его семья. Вот чем я жила в тот момент. Мы больше не говорили о важном, купили шоколад для Саши. Он просто обожал огромные конфеты «Гулливер». Восхищался тем, что он еще маленький, а ест самые огромные конфеты. Шоколад дома был всегда, и Александр Валерьевич, утверждал, что ребенка, если он здоров, нельзя ограничивать в шоколаде. Моя мама же утверждала, что больше одной конфеты съедать не желательно, от конфет портятся зубы и развивается диабет. А если моя мама так считала, то с ней не мог спорить ни один академик. Даже если речь шла о его собственном сыне. Вообще у мамы на Сашеньку были свои взгляды и свои только ей одной ведомые права, причем собственности. Понятие ЕЁ внук, стояло несравненно выше, чем НАШ сын. Сейчас она будет ворчать, что всю конфету сразу есть нельзя, а Александр Валерьевич обязательно спрячет от нее несколько штук и отдаст сыну так, чтобы бабушка не видела.
Мы поднимались по лестнице, останавливались, как подростки, между этажами и целовались. У нас ушла целая вечность, пока мы добрались до нашей квартиры.
— Здравствуйте, Александр Валерьевич, — сказала мама.
Мой маленький мальчик подбежал к отцу, тот подхватил его на руки. И тот сразу затараторил:
— Папа, я тебя ждал, очень ждал, я собрал машину из конструктора, хотел тебе показать, думал, что это ты, а тут какая-то девушка приходила, странная и красивая, почему-то заплакала и ушла.
— Да, приходила, — поддержала внука мама, — к тебе, Катя, вы с ней не столкнулись? Только что ушла. Вы не могли разминуться.
— Какая девушка мама? Мы никого не видели. — Не было никого, и лифт не ехал.
— Красивая, худющая, правда, молоденькая совсем. Волосы распущенные, черные, глаза на пол-лица.
— Люба! — в один голос сказали мы с Александром Валерьевичем.
— Кто такая Люба? — в свою очередь спросила мама.
— Люба — моя дочь, — произнес мой мужчина.
— Так вот она какая, — мама прошла на кухню в задумчивости. Она не стала больше ничего спрашивать и выяснять.
Саша рассказывал Сашеньке, что у него есть сестра. Он подробно ему объяснял, что она жила и училась в другой, очень далекой стране и совсем недавно приехала, что у нее была другая мама и что она давно умерла. Он сказал, что наступит день, когда он их познакомит. Я слушала своего мужчину, и мне становилось страшно за своего мальчика — а вдруг эта испорченная девчонка с дурной наследственностью что-нибудь ему сделает, что-то плохое и мой мальчик… Я ущипнула себя, чтобы прогнать эти грешные мысли. И вспомнила ее. Ее огромные, печальные, проницательные глаза. Нет, она не может быть испорченной девчонкой. У нее слишком светлая душа. На меня нахлынула радость — наконец я увижу Любу. И в этот момент я поняла, что скучала по ней. Что, наверное, я необходима ей, она нуждается в друге, в женщине-друге и она пришла ко мне, значит, этот друг — я. Я готова, я смогу. Я никогда не буду ей матерью, но опорой — всегда. И что бы ни говорил мой мужчина, если мы с ним семья, то Люба — наша семья. В горе и в радости.