Мы всю зиму пробыли в Старобельске. Подвергались разнообразным, многочисленным допросам… В феврале 1940 года распространились слухи, что вскоре мы покинем лагерь».
Приложение 6. ПРОТОКОЛ ДОПРОСА СВИДЕТЕЛЯ
Военно-полевой суд «3 DSK. L. Sow. M. р.» 8 марта 1945 г.
Присутствуют: Военный судья поручик Таргош Томаш и секретарь капрал Конопацкий Александр. Свидетель, согласно 81 статье военного процессуального кодекса предупрежден об ответственности за дачу ложных показаний. Он называет свою фамилию и имя: К… К… (дальше следуют личные данные).
«До польско-немецкой войны, т. е. до сентября 1939 года, я проживал с семьей на хуторе Отваловшизна. В марте 1940 г. мой отец получил распоряжение большевистских властей из волости Голубовичи, чтобы вся наша семья покинула наш хутор и убиралась куда угодно. Отец отвез всю семью в город Глубокое, в 20 километрах от нашего хутора. Там мы жили у знакомых до начала германо-советской войны в июне 1941 года. Вскоре немцы заняли Глубокое и его окрестности. Уже на следующий день случайные пришельцы начали рассказывать, что в местечке Березвеч, в трех километрах от Глубокого, обнаружены останки около 4000 человек, убитых большевиками перед их уходом из Березвеча. Узнав об этом, люди толпами шли в Березвеч осматривать тела, так как многие арестованные местные жители сидели в Березвече.
Мой отец Б. К., его товарищ (J.)B., проживавший в Жолнеровщизне, Дисненского уезда, и я пошли в Березвеч, где на окраине местечка в нескольких открытых зданиях можно было осматривать трупы убитых. Я был в трех комнатах одного из этих зданий. В каждой комнате лежали груды тел мужчин в штатской одежде и в мундирах польской армии, женщин и детей. Я не могу сказать, сколько трупов было в каждой из этих комнат — во всяком случае их было много. В других комнатах и зданиях тоже были груды тел, но тех я не осматривал, хотя доступ для народа был открыт во все комнаты и здания.
На телах, которые я видел, были на шее петли — проволочные или веревочные, независимо от того, был ли это мужчина, женщина или ребенок. Кроме того, я видел, что у некоторых взрослых были отрезаны пальцы, уши и носы, а у нескольких мужчин я заметил вогнанные под ногти иголки. Я видел, как многие узнавали своих родных среди убитых.
На военных мундирах я не заметил никаких воинских знаков различия. Говорили, что среди убитых преимущественно поляки и белорусы. Рассказывали, что с началом советско-германской войны в июне 1941 года эти несколько зданий, в которых находились трупы, служили тюрьмой. Их окружили большевистские войска, и гражданскому населению воспрещалось даже проходить мимо этих зданий. Трупы, которые я видел, выглядели свежими; их еще не затронуло разложение, и они почти не издавали запаха. Но те, которые выносили из подвалов этих зданий, были уже в начальной стадии разложения, и от них шел тяжелый запах. Я слышал, что на следующий день немецкие военные власти распорядились похоронить всех убитых, которых не забрали родственники или знакомые, на местном кладбище в Березвече.
Все знали, что это убийство совершили большевики перед уходом из Березвеча. Это было дело рук НКВД.
Большевики оставили Березвеч вечером накануне прихода немцев».
Приложение 7. РАПОРТ РОТМИСТРА ЧАПСКОГО О ВСТРЕЧАХ С ГЕНЕРАЛОМ НАСЕДКИНЫМ, ГЕНЕРАЛОМ РАЙХМАНОМ И НАЧАЛЬНИКОМ УПРАВЛЕНИЯ НКВД БЗЫРОВЫМ
«Формирование польской армии в СССР началось в сентябре 1941 года в Татищеве под Саратовом и в Тоцке на железнодорожной линии Куйбышев-Чкалов. В летний лагерь в Тоцке прибывали ежедневно сотни людей… Мы организовали нечто вроде информационного бюро. Я всегда спрашивал каждого новоприбывшего поляка, не приходилось ли ему работать с кем-либо из наших товарищей из Старобельска, Козельска или Осташкова. Мы все еще верили, что наши товарищи вот-вот появятся… Однако не только никто из них не являлся, но даже и слухов о них почти не было…
Мы ждали наших товарищей со дня на день и пополняли список пропавших. Ко дню приезда главнокомандующего (Сикорского — Ред.) в Москву в начале декабря мы уже располагали списком 4500 фамилий, который генерал Андерс привез в советскую столицу.
…В первых числах января 1942 г. генерал Андерс послал меня в Чкалов в качестве «Уполномоченного по невозвращенным военнопленным» с целью попытаться выяснить этот вопрос у начальника ГУЛага генерала Наседкина. В Чкалове я узнал, что адрес ГУЛага засекречен, и только совершенно случайно мне удалось попасть к начальнику этого учреждения. Только благодаря весьма решительному тону писем генерала Андерса начальнику ГУЛага и начальнику НКВД Чкаловской области, в которых он писал об отданном в его присутствии приказе Сталина освободить всех бывших военнопленных, мне предоставилась возможность получить у них аудиенцию. У меня состоялись две встречи с генералом Наседкиным и одна с начальником управления НКВД Чкаловской области Бзыровым. Наседкин при первой встрече был захвачен врасплох и потому более доступен. Он сидел на фоне большой карты СССР, на которой были обозначены главные места подведомственных ему лагерей. Больше всего звездочек, кружков и других значков, обозначающих крупные скопления лагерей, было на территории Коми АССР, на Кольском полуострове, на Колыме…
Я охарактеризовал Наседкину положение с тремя лагерями для военнопленных, добавив, что дальнейшее задерживание в лагерях военнопленных, освобожденных по приказу Сталина, «пахнет саботажем». Мне показалось, что мой собеседник действительно не ориентировался в этом деле, — а может, только притворялся… Он сказал, что постарается все точно выяснить и завтра ответит на мои вопросы. Я спросил его, не отправил ли он военнопленных на Землю Франца Иосифа и Новую Землю, как я это слышал от многих возвратившихся заключенных. Генерал заверил меня, что он никого не отправлял на эти острова, что если там и есть лагеря, то они находятся в ведении другого начальства, которое ему не подчинено, — может быть, там действительно есть лагеря военнопленных… Генерал при мне приказал по телефону подробно выяснить вопрос трех лагерей: Старобельска, Козельска и Осташкова. Отдавая этот приказ, он повторил слова из письма генерала Андерса: «по приказанию товарища Сталина». На этом закончилась моя первая встреча с генералом.
В тот же день около 11 часов вечера меня принял начальник управления НКВД Бзыров… Бзыров принял меня весьма любезно, делая вид, что хочет мне помочь. Прежде всего он заявил, что я смогу добиться ответа на мой вопрос только от очень высокопоставленных лиц, от центральных властей. (Я разговаривал с ним в присутствии еще двух человек, тоже энкаведистов.) Он дал мне понять, что Меркулов или Федотов могли бы мне помочь.
На другой день меня опять принял генерал Наседкин. Момент неожиданности прошел. Он заявил, что ничего не может мне сказать, что только центральные власти могут дать разъяснения и что если у меня есть какие-либо списки (у меня было с собой 4500 фамилий военнопленных из Старобельска, Козельска и Осташкова), то он готов послать их в Куйбышев. У меня создалось впечатление, что из Куйбышева его строго отчитали за то, что он вообще со мной разговаривал. Эта догадка подтвердилась, когда несколько дней спустя служащий НКВД сказал генералу Андерсу, что такого рода поездки, как моя поездка в Чкалов, в СССР недопустимы, и просил, чтобы подобное больше не повторялось. Генерал Андерс ответил ему, что он принимает это к сведению и намеревается направить меня к высшему руководству НКВД. Еще одна подробность: после встречи с Бзыровым я вновь спросил генерала Наседкина, во время второй с ним встречи, о Новой Земле. Я сказал, что у меня есть сведения о находящихся там польских военнопленных. Как раз в тот день мне стали известны новые факты, указывающие на это. Реакция Наседкина была совсем другой, чем накануне. «Не исключено, — сказал он дословно, — что отдельные лагеря на севере, которые находятся в моем ведении, отправили на эти острова кое-какие немногочисленные группы, но не может быть и речи о многих тысячах людей, о которых вы говорите».