Германское руководство откликнулось на эти сигналы предложением о выработке германо-советского политического компромисса, сделанным 30 мая статс-секретарем МИД Германии Э. фон Вайцзеккером поверенному в делах СССР в Германии Г.А. Астахову. На долю последнего выпала сложная миссия ведения секретных летних переговоров в Берлине — формально на уровне бесед с заведующим восточно-европейской референтурой отдела экономической политики германского МИДа К.Ю. Шнурре, на самом же деле как Астахов имел прямой выход на Молотова при помощи шифрограмм и дипкурьеров, так и Шнурре — непосредственно на Риббентропа. Через них и обговаривались условия «политического компромисса», который был нужен Гитлеру, чтобы, исключив партнерство СССР с Англией и Францией, срочно задействовать перевооруженную армию в реализации своих экспансионистских планов. На пути его агрессивных стратегических планов оказалась Польша, которая первой сказала им «нет» и была обречена на скорую расправу, становилась «объектом обоюдных интересов» соседей, не впервые превращаясь в разменную монету. Дело было за тем, чтобы соблазнить Сталина планами совместного переустройства Восточной Европы, разжечь его аппетиты в отношении «жизненно важных интересов России», а для этого, как говорил Вайцзеккер, «в германской лавке есть все товары».
На первой стадии прощупывались возможности для политического сближения и намечалась общая плоскость эвентуального соглашения. 26 июля в кабинете берлинского ресторана «Эвест» Шнурре заверил Астахова в готовности Германии пойти «целиком навстречу СССР в этих вопросах» и трактовать Балтийское море как «общее» и «начисто» отказаться от притязаний на Украину, «(исключая части, входившие ранее в состав Австро-Венгрии, относительно которых положение неясно)». Подведя беседу к польской проблеме, немецкий дипломат готов был предложить основной предмет торга: «Еще легче было бы договориться относительно Польши...»{14}. Стало ясно, что раздел Польши занимает ключевое место в планах нацистов. Астахов имел инструкцию выяснять конкретные предложения германской стороны, но не отвечать на них. Поэтому он стал выяснять ее трактовку отношений в советско-немецко-польском «треугольнике». Он услышал уверения в «крахе германо-польской „дружбы“»: «Эта „дружба“, и ранее бывшая крайне непопулярной в народе, рассыпалась буквально в течение суток. От Данцига мы не откажемся — это можно усмотреть хотя бы из „Майн кампф“». За этим последовал диалог Астахова и Шнурре:
— Ну, а если Польша, скажем, уступит Данциг? Ведь тогда «дружба» может возобновиться и, следовательно, политика в отношении СССР снова изменится в худшую сторону?
— Этого не будет. Восстановиться германо-польские отношения уже не могут. Они расстроились непоправимо{15}.
Получая информацию от Астахова, Москва выжидала, создавая впечатление осмысления альтернатив, перебирания вариантов решений и тем самым подогревая «щедрость» Гитлера, его готовность выкладывать больше «товара». Астахов даже поддакивал Шнурре в отношении известных притязаний Германии, согласно записи последнего, он выразил мнение, что «Данциг так или иначе отойдет к рейху и что вопрос о коридоре как-то должен быть решен в пользу рейха»{16}.
Беседы первой декады августа продолжались на фоне немецких полуофициальных заявлений о начале войны с Польшей после 25 августа, подтверждавших разведданные о готовности Германии силой поставить Польшу на колени и разделить ее территорию, роста нетерпения Гитлера побыстрее «нанести первый удар», ускорив «акцию против Польши», пока Великобритания, Франция и Советский Союз еще не достигли соглашения{17}.