— Ты же с ним говорить захотел, али как? — сказал он, делая сладкую затяжку. — Фонарь нужен для того, чтобы глядеть, а не говорить. Поговорить, оно и без фонаря можно! Или ты темноты боишься, опричник?
— Чума на твою голову…
— Чаво?
— Не хворать говорю, — бросил Каурай и поставил ногу на первую перекладину. Лестница сразу опасно зашаталась. Ну, Проказа…
— Ты там недолго! И шоб не договаривались, я слежу!
Лестница ходила ходуном, стоило только сделать очередной шаг. Прокляв ярыжку всеми возможными напастями, он наконец оказался на твердой земле.
Тихо. Темень стояла кромешная, а воняло так, что глаза слезились, но одноглазый не удивился — в порубах ему приходилось бывать. И не раз.
Приподняв повязку, он мигнул глазом и оглядел тесное помещение с толстым бревном посередине. Ранко он разглядел сразу — измордованный казак упирался коленями в земляной пол, накрепко привязанный к бревну, и слепо моргал. Выглядел он паршиво.
— Чур меня! — задыхался от страха молодой казак. — Проваливай откуда вылез, черт! Живой я еще, живой!
Каурай присел перед ним на корточки, опустил повязку и чиркнул спичкой — Ранко вскрикнул и отвернулся от ярко вспыхнувшего пламени.
— Одноглазый… ты?!
— Я.
— Убери ее, заразу! — взмолился он, когда крохотный огонек осветил его распухшее лицо, обрамленное ссадинами и засохшей кровью. — Я уж решил, что за мной черт пришел. Гляжу что-то блестит в темноте…
Каурай запалил связку лучин и сунул пучок в сеть веревок, которыми были перемотаны руки Ранко, затем вынул флягу с водой и дал казаку немного отпить.
Немного погодя, в его руках оказалась тряпица и склянка со спиртом.
— Как тебе удалось сбежать от табунщиков?! — спрашивал Ранко, пока Каурай пропитывал ткань спиртом. — Ты правда живой? Или ты призрак?..
— Терпи, — бросил одноглазый и коснулся его ран заспиртованной тряпкой. От жуткой боли Ранко выгнулся дугой и попытался вырваться, но веревки держали казака как свора демонов. Ему ничего не оставалось как сжать зубы и терпеть, перебирая поочередно всех жен с дочерями Сеншеса.
— Ты чего сбежал из лап Сеншеса, чтобы меня замучить?! — выдавил он с дрожью в голосе, когда одноглазый отнял тряпку от раны, чтобы смочить новой порцией спирта. — Кликни ярыжку, он меня отпинает по ребрам, быстрей окочурюсь. Ааай!
Каурай молчал, торопливо стирая с его лица кровь с грязью. Ранко дергался, шипел и ругался на чем свет стоит каждый раз, когда тряпочка касалась глубоких порезов. Рубаха молодого казака была разорвана почти до пупа, мокрую грудь покрывали длинные косые раны с отодранными кусками кожи. Плетью поработали всласть.
Да, воевода не врал. Парить его парни умеют знатно.
— И оно того стоило? — спросил Каурай, проходясь по окровавленной груди молодого казака.
— Съездить Шкуродеру по морде и оставить на нем здоровенный шрам? Еще как! — прыснул Ранко, но мгновением позже согнулся от боли. Видно пару ребер ему все-таки сломали.
— Сомневаюсь…
Пусть одноглазый и сделал все, что мог, однако выглядел Ранко до крайности дерьмово. Воеводе ни к чему жалеть предателя. Били его от души.
— Не сомневайся. На Пограничье ничего не творится зазря.
— Говорят, завтра тебя посадят на кол. Это тоже не зазря?
У Ранко дрогнули губы, но он мигом подтянулся, стараясь спрятать слабость поглубже.
— Зачем ты пришел?..
— Сказать, что ты дурак.
— Сказал, дальше что? Кто ты мне вообще, чтобы судить меня? Ты тут — никто. Сегодня ты есть, а завтра тебя нет. Какое тебе дело до того, что со мной станется?
— Услуга за услугу.
— О чем ты? Я же сбежал, как только узнал про трагедию…
— Но ты рассказал обо мне Малунье. И если бы не ее колдовство…
— Малунья спасла тебя? Знаешь ее?
— Да, забавная малышка. Неглупая, веселая, искусница, хоть и в голове пока ветер. Ты же знал, что она ведьма?
— Ха, — сверкнул Ранко щелью промеж зубами. — Все бабы на хуторе — ведьмы. Малунья с Боженой — самые лютые из них!
— Нет, не самые, — ухмыльнулся Каурай. — Но тебя ничуть не смущает, чем им нравится заниматься с приходом ночи?
— Ты говоришь это человеку, который сидит в порубе Шкуродера! И сидит за попытку убить этого старого мудака. Знаешь, каким ремеслом мне приходилось заниматься, чтобы добывать себе кров, прежде чем я нанялся к нему на службу?
— Догадываюсь… — вздохнул одноглазый. — Ты куда старше, чем выглядишь, юный Ранко?
— Не могу ответить, — покачал он головой. — Я не знаю, сколько мне лет. Но я помню битву под Исаей, где пенеальцы бились с Альбией. И полчища людей-крыс, которые лезли из-под земли и хватали всякого, до кого могли дотянуться…