Досмотрев жуткую сцену, одноглазый обратился к следующему ухмыляющемуся лицу, чтобы увидеть в потухших глазах ту же картину. Бедолагу подхватили крюком и уволокли под небо. Умер он от удара о землю.
Мертвецы скалились ему в лицо. Потешное войско князя Крустника, с которым они нянчились еще в бытность его мелким и злобным княжичем. Скоморошья банда, как прозвали их в народе. Немногие имели честь подобраться к ним так близко, когда лица феборцев покрывал слой белой пудры, а руки сжимали металл, и уйти невредимыми.
К посаженным на кол одноглазый не стал соваться. И так все было предельно ясно. Тут поработали с ведома Крустника. Когда-то и его отец любил баловаться чем-то подобным. Но старый князь Владислав не чета молодому. В плохом смысле. Молва приписывала почившему старику разные мерзости, но и подвигов было не счесть. Его сын, похоже, запомнится совсем другим.
Для отчаявшихся жителей деревни оставался один исход — храм Спасителя, чья под корешок срубленная Пылающая Длань и опаленные огнем белые стены высилась неподалеку. Начисто снесенные ворота единственного каменного строения в деревне встретили гостя тишиной и запахом гнили. За ними стояла горячая тьма и ни души. Только кучная цепочка следов уводила прочь из церкви и пропадала где-то за околицей.
Одноглазый сделал лишь шаг за порог и сразу же направился обратно, позвякивая шпорами. Уже на полпути к обеспокоенной кобыле ушей коснулся надоедливый звук.
Магия… — поприветствовала всадника собственная лошадь, оглушительно зевнув. Вернее, собачий череп у нее на боку, глаза которого светились легким розоватым светом. — Я чувствую магию. Много магии…
— С добрым утром, Щелкун, — мрачно проговорил одноглазый, поморщившись. Легок на помине. Но тут он прав — магией поработали изрядно. Каждый камень, наверное, наелся ею до отвала. Скоро сюда начнут стягиваться все, кому не лень, чтобы слизать ее со стен.
Только не говори, что не рад снова услышать мой голос? — продолжал действовать ему на нервы Щелкун.
— Не скажу, — проворчал всадник. Череп мерзко расхохотался. Словно ржавой пилой черканули по стеклу.
Хорошо они поработали, да? — завел свою обычную болтовню Щелкун. — Упряжка Адэ свое дело знает. Жду не дождусь, когда мы сможешь поболтать с ней как в старые времена. На языке мечей и огня. Я так давно не пробовал женской плоти… Так давно. Это все ты виноват! Плохо работаешь, опричник! Я уже который месяц в отключке, голодный! Где это видано?!
— Заткнись…
И не подумаю! — злился Щелкун. — Где это видно? МЕНЯ? Голодным держать?..
— Заткнись, сказал… — процедил одноглазый и насторожился — ушей коснулся посторонний звук — крик? Голос? — Пожрешь, никуда не денешься…
Он повел глазом вдоль разоренных домиков. Послышалось… или нервы, и так натянутые до предела бесконечной скачкой и болтовней этого черта, играют с ним в игры?
Но звук повторился — словно сквозь сон подвывал побитый пес, тихонько, но настойчиво. Значит, не послышалось. Одноглазый прислушался. Звук шел словно из-под земли, единственного места, которое огонь и железо миновали стороной. От колодца, откуда же еще?
Небольшая башенка с покатой крышей примостилась неподалеку; ткни такую, сама развалится. С каждым шагом звук становился все отчетливей, и прежде чем отбросить крышку и глянуть вниз, одноглазый если и мешкал, то лишь мгновение.
Эхо прокатилось до самого дна, где еле слышно плескалась и поблескивала черная вода.
— Эй, ты! Живой?
Мальчишка не ответил — только мигнули снизу две перепуганные звездочки.
Ух, надо же! — восхищенно проговорил Щелкун. — Живчик! Повезло ему. Пойдем отсюда, а?
— Подними меня! — в отчаянии принялся голосить бедолага охрипшим голосом. — Пожалуйста, ради всех Святых и Смелых!
— Не реви! — бросил одноглазый, пока срезал веревку и мастерил петлю — едва ли у колодца скоро объявятся новые хозяева.
Ты чего реально собрался спасать этого засранца? Да он поди заразный. Не глупи, слышишь?
Одноглазый не слушал этого болтуна — занимался веревкой. Другой конец удалось привязать к седлу. Кобылке сегодня еще придется потрудиться.
А мальчишка все надрывался:
— Дяденька! Все отдам, ничего не пожалею, только вытащи меня отсюда!
Череп не отставал:
Как же, не пожалеет он! Поди у тебя карманы каменьями набиты? Или ты дашь нам водички попить из своего колодца? Ахахах, дуралей.