Хотя шел он быстро, дороги все не было. Вообще, Прошкин, всегда прекрасно ориентировавшийся на местности, совершенно не узнавал окрестностей: камни из желтых превратились в серые, растительности было куда больше и повсеместно под ноги попадались мерзкие желтые змейки. Неужели он так окосел от этого злополучного пива, что заблудился? В любом случае, оснований для паники никаких: дорогу должно быть видно с любого бугорка, так же как саму речушку видно с дороги.
Прошкин выбрал подходящую возвышенность, лихо попытался взобрался на нее, но оступился, слетел вниз, больно стукнулся коленкой, ударился локтем, вообще едва не убился, огляделся, отыскивая удобное местечко, чтобы присесть и отдышаться, — и тут как раз за каменистым выступом возвышенности, которую он так неудачно затеял штурмовать, ему открылась замечательная панорама на дорогу. Ну вот — хоть одно хорошо. Дорога нашлась. Оставалось отыскать машину — что-то ее не было видно, да и местность рядом с дорогой была куда рельефней, чем запечатлелось в памяти у Прошкина. Похоже, он случайно забрел гораздо выше в горы. Значит, надо идти вниз…
Размышления Прошкина над маршрутом прервал шум, нараставший за поворотом. Интуитивно Николай Павлович отступил в каменистую расщелину, а тем временем в поле его зрения появилась из-за пригорка примечательная группа граждан, следовавших по дороге. В первую минуту сердце его сжалось от абсолютной безнадежности — люди были облачены в одинаковые брюки камуфляжной расцветки с множеством карманов, высокие шнурованные ботинки на толстой подошве, наподобие летных, вооружены и выглядели настолько агрессивно, что Прошкин всерьез подумал: уж не немецкий ли это десант? Хотя вряд ли диверсанты вели бы себя так нагло, да еще и разговаривали на чистом русском языке. Он затаил дыхание, вжался в камень и прислушался…
34
Впереди шел крепкий паренек лет двадцати с небольшим, загорелый и светловолосый, в одной черной исподней майке с намалеванным красным черепом и молнией и какой-то нерусской надписью. За поясом у него Прошкин заметил рукоятку пистолета, с плеча свешивалось незнакомое оружие, по виду отдаленно напоминавшее новомодную вещь — автомат, только с коротким стволом. На шее у паренька поблескивала довольно толстая золотая цепь с привешенной грубой металлической биркой, а на голом предплечье красовалась татуировка, сильно напоминавшая многоногую нацистскую свастику, вписанную в круг. На парне были темные очки, вроде тех, что носят слепые или барышни-курортницы. Причем очки белобрысый паренек зачем-то переместил на затылок, да и шел он странно — вперед спиной, видимо для удобства беседы со следовавшими за ним спутниками. Белобрысый громко и эмоционально, размахивая руками, втолковывал двум другим мужчинам:
— Я не нанимался забесплатно по горам бегать. Протирать штиблеты зря. Другое дело, если бы Лысый сказал: тому, кто первый альпиниста поймает, плачу штуцер…
— Штуцер?
Один из слушателей, по-военному подтянутый худощавый мужчина слегка за сорок, с аккуратными усиками и стрижкой ежиком, чуть подернутыми ранней сединой, в безразмерно объемном жилете с массой карманов, надетом прямо на голое тело, от возмущения даже остановился, прямо напротив затаившегося Прошкина, и поправил такой же, как у парня, автомат. На шее у него висел крупный деревянный крест на широком кожаном шнуре. Мужчина продолжал:
— Штуцер, говоришь… До чего ж ты, Паха, наглый! Ведь из фильтрапункта его выкупили, — начал загибать пальцы обладатель аккуратных усов, — паспорт, и общегражданский, и заграничный, выправили, права нарисовали, даже разрешение официальное на ношение оружия исхлопотали, а ему все мало! Штуцер он хочет получить!
В разговор вступил третий путник — мужчина спортивного вида, высокий и смуглый, обладатель великолепной мускулистой фигуры, на вид немногим за тридцать лет. Его обнаженный атлетический торс украшали исключительно толстая золотая цепь с привешенной к ней самой обыкновенной оружейной пулей, ремень автомата и лямка рюкзака, болтавшегося за спиной. Из-за черной тряпки, покрывающей голову наподобие платка, он был похож на пирата. Прошкин догадался, что хитроумный мужик снял не то майку, не то рубаху и повязал ею голову от солнца, и чуть не хмыкнул вслух от такого открытия. Глаза мужика были прикрыты совершенно такими же, как у белобрысого Пахи, темными очками.