— Дерьмо какое, ай… — ойкнул Прошкин.
Его палец, неосмотрительно засунутый в ящик, больно зацепился за что-то внутри, и из огнем горевшей ранки теперь вовсю текла кровь. Прошкин закусил губу и от души полил повреждение зеленкой из автомобильной аптечки. Крышку наконец благополучно сняли.
— Папандос… — констатировал Паха.
Груз не отличался разнообразием: во всех трех ящиках лежали высушенные веточки неведомого растения. В том ящике, о который порезался Прошкин, по веточкам скользнула юркая желтая змейка. Прошкину было все равно: сон и есть сон, поэтому рассматривать груз он особо не стал, а просто высказал предположение, основанное на былом жизненном опыте и множестве просмотренных за прошедшие во сне месяцы кинофильмов:
— Дед, сдается мне, плохие парни давно скурили коноплю твоего пресвитера, а нам, как только мы с таким грузом заявимся, не то что жалованье не выплатят, а голову за пропажу снесут… Надо бы, по-хорошему, все это бензинчиком облить, спичку бросить да расходиться по домам — счастье, что мы хоть аванс получили!
— Ну, я, конечно, не специалист, может, это какое-то лекарственное растение навроде морозника, может, эти ветки заваривают?.. — предположил с надеждой Дед.
— А может, эту хрень тоже курят?
Паха был большим оптимистом и тут же принялся толочь веточку на крышке ящика. Быстренько изобразил две самокрутки: для себя и Прошкина. Добровольцы прикурили. Едкий дым тут же больно резанул по глазам, разорвал грудь кашлем, и полуослепшие жертвы любопытства, кашляя и чертыхаясь, почти на ощупь помчались к желтовато-мутной речушке.
Когда руки опустились в теплую илистую жижу, Прошкину стало совершенно скверно, безответственное сознание унеслось куда-то в тенистую мглу, а решившее жить самостоятельно тело грузно бухнулось в воду…
36
— Георгий Владимирович! Георгий Владимирович! — радостно вопил Серега Хомичев прямо над ухом у Прошкина. — Ему лучше! Посмотрите: моргает!
Прошкин действительно моргал, пытаясь понять, где он, — сил повернуть голову у него не было, а глаза упирались в требовавший побелки незнакомый потолок. Потолок сменился лицом доктора Борменталя, заглядывающего ему в зрачок. Потом лицо исчезло, и откуда-то, словно из глубокого колодца, до Прошкина донеслись знакомые, но полузабытые голоса Борменталя и Корнева:
— Безусловно, он выздоровеет, хотя имеют место остаточные явления сильной интоксикации. Все-таки он перенес отравление растительным ядом, вызвавшее частичный паралич дыхательного центра…
Действительно, через пару дней Прошкин уже мог сидеть, с аппетитом уплетать больничную кашу и тихонько разговаривать. Еще через неделю он совершенно оправился и даже начал страдать от пресного госпитального режима и недостатка информированности. Сам Прошкин из случившегося с ним помнил мало — только яркие галлюцинации о какой-то невзаправдашней, вольной, немного сумасшедшей жизни, в которой у него было много денег и при этом не было совершенно никакого начальства…
Заметив прогресс в состоянии сотрудника, Корнев, исключительно по душевной доброте, под свою ответственность вызволил Прошкина из больничного покоя и поведал ему о событиях, имевших место в недавнем прошлом. А произошло за время болезни Николая Павловича множество вещей, заслуживающих внимания.
Ничто не предвещало беды, когда солнечным жарким днем Прошкин на машине Управления отправился в городок — за новостями, газетами и пивом. И Владимир Митрофанович, зная, что раньше чем через три — четыре часа Прошкин не вернется, со спокойным достоинством отправился отчитывать начхоза за скверную организацию быта сотрудников. Группу, теперь состоявшую из ряда служб, общей численностью в семьдесят пять человек, разместили в древней, но все еще безупречно прочной крепости, служившей в годы Гражданской штабом дивизии, а затем — музеем местного быта.
И конечно, Корнев был скептически настроен, когда дежуривший у ворот сержантик, буквально через полчаса после отъезда Прошкина, привел к нему местного учителя по фамилии Ярцев. Педагог с полными ужаса глазами поведал, как утром обнаружил тело «товарища Прошкина» в маленькой речушке, на берег которой повел своих гомонливых учеников с экскурсией. Видеть видел, но трогать — в интересах будущего следствия — не решился.