Возня со свертком в Управлении продолжалась долго — по меньшей мере три часа. Будь Саша на месте, он сразу же вышел бы к посетителю, получающему газеты прямиком из завтрашнего дня. А раз этого не произошло, значит с Сашей случилось что-то скверное. Разузнать, что он в больнице и в какой именно, таким многоопытным людям, как отец Феофан и Мазур, труда не составило.
Навещать Сашу в лечебном учреждении пришлось опять Феофану — но не в силу христианского добросердечия. Просто доктор Борменталь прекрасно знал Мазура. Причем совсем не как государственного нотариуса, а как белогвардейского офицера, штабс-ротмистра де Лурье. А вот со служителем культа доктору-нигилисту общаться прежде не доводилось. Среди добропорядочных людей навещать больного с пустыми руками не принято. Вот безбородый пожилой посетитель и прихватил с собой пару-тройку предметов, необходимых пациенту в больничном покое. Что же там было? Прошкин принялся вспоминать и даже мысленно составил список: пижама из китайского шелка, серебряная ложка, портсигар, альбом для рисования, набор пастели, пистолет и шелковый халат — ни одного из этих предметов Прошкин в квартире у Баева не видел! Ни во время их с Корневым несанкционированного короткого осмотра, ни потом — во время подробного обыска, после того как бездыханного Александра Дмитриевича увезли в больницу. Даже портсигар был другим — Прошкин прекрасно помнил шлифованную, покрытую позолотой крышку Сашиного портсигара. А тот, что продемонстрировал ему доктор в ординаторской, был матовым, с тиснением. Похоже, представители Ордена искали способ расположить к переговорам недоверчивого Кавалера — и, как теперь выяснялось, вполне легитимного претендента на высокие должности, — сделав больному маленький подарок из милых Сашиному сердцу дорогих безделушек.
Пока доктор Борменталь, которого добрейший Феофан, обрядившийся в медицинский халат, совершенно справедливо назвал «ротозеем», разглядывал эти затейливые предметы, а затем расписывался в очень похожих на настоящие описях, прыткий старик припрятал к себе в карман его рабочий блокнот с записями о состоянии пользуемых Борменталем больных. Так частные заметки медика стали предметом строгого сравнительного анализа, который провел бдительный страж де Лурье.
Еще раз перебрав в памяти список, Прошкин отметил, что все задействованные предметы были не только красивыми, но и полезными. Кроме разве что халата — расшитый шелк уныло свешивался со спинки больничного стула. Ведь Саша уже выздоравливал и без всякого магического одеяния. Так что, грустно вздохнул Прошкин, чудесному халату пришлось обождать некоторое время, прежде чем проявить свои уникальные целительные свойства!
Все остальное пригодилось сразу. Едва придя в себя, Саша натянул китайскую пижаму, мешал чай серебряной ложечкой, спрятал под подушкой пистолет, и даже альбом пришелся очень к месту — потому что сделал возможным общение Баева, изолированного в карантине от посетителей, телефона и телеграфа, с внешним миром. Вывешенные на двери палаты, располагавшейся как раз напротив окна, рисунки и надписи можно было увидеть с улицы — при наличии большего желания и маленького, хотя бы театрального, бинокля…
Получив средство связи, Александр Дмитриевич наконец назвал Ордену истинную цену примирения и последующего взаимодействия. Нет, его, достойного воспитанника аскетичного комдива Деева, так же мало привлекала тщета обыденности с ее воинскими званиями и высокими должностями. Он хотел совсем иного — справедливости!
Воскресив в памяти подробный рассказ начальника о плодотворном и продолжительном совещании, к участию в котором привлек Корнева руководитель кадрового Управления МГБ НКВД Круглов, Прошкин догадался, что, пока Саша добросовестно искал сперва тело почившего Деева, потом, не менее тщательно, пытался разговорить о своем происхождении мнимого дедушку и наконец пытался заполучить документы, подтверждающее законность его притязаний на членство в Ордене, бойкий специалист по дипломатической работе Густав Иванович — бездарный исполнитель роли фон Штерна — предъявил некие поддельные документы, представив их как обнаруженные в доме покойного профессора. Благодаря этому он снискал похвалы официального руководства в НКВД — за успешно выполненное задание, а в самом Ордене на основании тех же документов, правдами и неправдами, объявил себя единственным возможным преемником почившего Магистра — так сказать, новым Жаком де Моле.