Ученые, обложившись астролябиями, масштабными линейками и циркулями, таблицами перевода старинных мер длинны у разных народов в другие общепонятные единицы, массой шифровальных систем, записками путешественников разных эпох и, конечно же, многочисленными географическими картами разного времени, принялись восстанавливать маршрут мифического странника. И, руководствуясь знаками на медальоне и особенностями переплетения его золотых нитей, признали некую точку в пределах горных массивов Памира целью путешествия древнего пилигрима.
И только трактовка смысла посещения этого места стала причиной раздора в доселе дружном научном коллективе. Как естественник старой школы, фон Штерн утверждал, что точка указывает на место, где хранится некий клад или ценность, имеющая глубокий сакрально-религиозный смысл, — наподобие священного Грааля. Прогрессист же Ковальчик, прослушавший во Франции курс новейшей физики, где излагались свойства мельчайших частиц вещества, доказывал посредством сложных формул, что обозначенная точка имеет особые геофизические свойства и, возможно, способна изменять физические характеристики материи или даже искажать течение временных потоков. По счастью, оба ученых были эмпириками и признавали, что разрешить спор можно только опытным путем — предприняв экспедицию в ту самую местность. Но средств на сомнительный и дорогостоящий проект в казне не нашлось, а Синод, куда традиционно обратился фон Штерн, в финансировании проекта поисков католической святыни открыто отказал.
Через год-другой властям и гражданскому обществу стало не до схоластических изысканий: по городам и весям катились революционные волны. Фон Штерн вышел на пенсию, уехал в Москву. Ковальчик стал подрабатывать службой в ведомстве, изготовлявшем географические карты для военных нужд. У него было много свободного времени и тяжкий груз на сердце: его бывшая супруга в восемнадцатом укатила со статным дипломатом то ли в Париж, то ли в Германию.
Благодаря работе у Ежи появилось много знакомых среди чекистов и пошедших на службу к большевикам офицеров Генштаба. Он осторожно начал возрождать свой былой проект уже под крылом тайных служб новой власти. Новорожденная республика отчаянно нуждалась в средствах и с поистине детским доверием хваталась за любую возможность их приумножить. Множество фантастических и абсурдных проектов воплощалось и рушилось в ту грозную и романтическую пору — какие с великой помпой, а какие под покровом тайны.
Именно тогда, в 1924-м, молодой ученый Ковальчик пригласил своего студента, третьекурсника факультета востоковедения, достойно овладевшего тюркскими языками, Алексея Субботского принять участие в научной экспедиции в Туркестан. Экспедиции с невразумительными научными и практическими целями — отыскать древнее сокровище, с пестрым и молодым составом, конечно же, окутанной глубочайшей секретностью, блюсти которую был приставлен к участникам комиссар Савочкин. Вооруженная большей частью личным энтузиазмом и сознательностью группа запечатлела свою решимость на фотографии, которую и видит сейчас перед собой Прошкин, — Субботский кивнул на фотографию 1924 года, где среди группы молодых ребят были и он сам, и гражданин, известный Прошкину как Ульхт, он же Ковальчик.
Основываясь на сегодняшних своих знаниях и опыте, Алексей должен повиниться — мероприятие было обречено с самого начала. Никакого опыта экспедиционной работы ни у кого из участников не было. О поисках древних сокровищ они знали не больше, чем Том Сойер и Гекльберри Финн, пытавшиеся откопать клад на городском кладбище при помощи садовой лопаты. О существовании специального инструментария, надлежащем инвентаре или экипировке начинающие путешественников даже не подозревали. Карты их были весьма и весьма приблизительны, маршруты разработаны на основе теоретических умозаключений без учета географических реалий местности, а о том, чтобы нанять проводников, не могло быть и речи. Средства группе выделили весьма скудные. Оружия, кроме карманных ножей, пары стареньких охотничьих ружей да наградного браунинга комиссара Савочкина, у отважных исследователей не было. А в Туркестане месяц за месяцем то вяло тлела, то разгоралась во всю силу самая настоящая жестокая война, о которой в московских властных коридорах вспоминать очень не любили…