Часть первая
1787 год
От шевалье дю Ландро остался старый портрет в раме с облупившейся позолотой и отколотыми во многих местах ажурными завитками, некогда украшавшими ее. На нем он держит под уздцы свою любимую лошадь по кличке Тримбаль, лоб которой украшает ромбовидное белое пятно, едва различимое под густой сетью трещин, покрывающих старую, поблекшую краску. На шевалье темно-синего цвета редингот и галстук, завязанный в причудливый, запутанный узел. В петлице — кроваво-красная лента ордена Почетного легиона. Он очень высок ростом, при этом сухопар и выглядит почти тощим. Короткие завитки седых волос спадают на лоб, резко контрастирующий своей бледностью с покрытыми загаром щеками. Бакенбарды спускаются к квадратному подбородку изящно разбросанной светлой стружкой. Губы под тонкой полоской усов сложены в улыбку, но взгляд из-под полупрозрачных век, таких же бледных, как лоб, разит своей пронзительностью, как из ружья. Глаза, почти без белков, похожи на глаза его лошади, они так же черны и глубоки и светятся едва уловимым диким животным блеском. Поразительно, но у хозяина и лошади один и тот же взгляд: влажный и пристальный. Какое странное сходство! Впрочем, если знать, что Тримбаль для Ландро была больше, чем просто лошадь — она была другом и соратником, наделенным чувствами, превосходящими человеческие, это сходство уже не удивляет.
После Ландро осталась и старая усадьба Нуайе у подножия горной цепи Алуэтт около Эрбье, в самом сердце вандейских Бокаж. По своему внешнему виду — надменное и неприступное сооружение, немного таинственное и без всяких архитектурных излишеств, оно напоминает военное укрепление. Уже давно его используют как ферму, но дух ее бывшего, необыкновенного и загадочного хозяина витает там и поныне, хотя комнаты, где он обитал когда-то, находятся в полнейшем запустении. Владельцы фермы так и не решились использовать помещения, где жили шевалье и мадемуазель Виктория — единственная женщина, чью помощь он принимал. Непостижимо, но в наше просвещенное время причиной этого было не столько почтение к бывшему владельцу, сколько страх перед неким «присутствием». В этом краю найдется немало домов, где какой-нибудь убеленный сединами старик непременно знает его историю, или вернее истории, и рассказывает их, пересыпая шутками, восклицаниями и смехом, смешанными отчасти с удивлением. Ландро был и остался не похожим на жителей этих мест — крестьян и мелкопоместных дворян. Его почитали и поносили одновременно. Это был необъяснимый феномен. Он был, если хотите, нигилист, нигилист с большой буквы, нигилист абсолютный! Он восставал против любой признанной, официальной власти, был противником любого режима. Ландро служил Наполеону и участвовал в заговоре против него. Сражался за возвращение Бурбонов и ненавидел Реставрацию. Был злейшим врагом всех префектов и мэров, причем кем бы они ни были — бонапартистами, либералами или роялистами. Не верил в Бога и ненавидел духовенство. Ландро не питал уважения ни к чему, исключая, может быть, самого себя, хотя, казалось, пренебрежительно относился и к собственной персоне. Этот человек был словно одержим демоном, веселым и трагичным одновременно. Казалось, его пожирал какой-то внутренний неугасимый огонь. Радость он находил только в горьком, смрадном чаду кабака, держа в руке стакан вина, или в бою, сжимая рукоять сабли. Казалось, он метался в поиске сам не зная чего, может быть, самого себя? Постоянно преследовал какую-то печальную мечту, все время ускользавшую от него!
Местный летописец, седой, почтенный господин, писал в своих мемуарах: «В шевалье дю Ландро, казалось, был избыток жизненных сил, постоянно кипела нерастраченная энергия. Немногие, к коим имею честь принадлежать и я, в конце концов разгадали секрет его экстравагантных поступков, порой чрезмерно жестоких: страшное событие потрясло в детстве душу дю Ландро. Он хранил в себе видение, которое ничто не могло вычеркнуть из его памяти, хотя он не раз пытался от него бежать. Оно отравляло его существование, несмотря на все, что он пережил и преодолел впоследствии. Не пытаясь найти ему оправдание, я убежден, что именно оттуда берут начало его озлобленность и жестокость, презрение к человеку и внутренняя опустошенность, которые он пытался всеми средствами скрыть. Он чувствовал себя комфортно только в атмосфере хаоса и катаклизмов, даже природных. Однажды, когда внезапно разразилась гроза и все устремились в укрытие, он, вдыхая ее запахи полной грудью, оседлал Тримбаль и унесся, смеясь, навстречу стене дождя и всполохам молний. Я слышал от местных крестьян, что его присутствие вроде бы даже притягивало молнии. Они говорили, что грозы „идут за ним по следам“. Эти люди очень суеверны, а кавалер не ходил в церковь и не ладил с кюре, так что никто не осмелился подтвердить свои слова крестным знамением».