— Знаешь, что мне больше всего у тебя нравится? Не твой кивер с перьями, не твои великолепные сапоги, а твое седло из шкуры леопарда. Если у тебя будет еще одно такое же лишнее, не забудь обо мне.
— От тебя зависит иметь такое же или нет…
Раздался странный смех Ландро, и Шаффо посчитал, что шевалье «удручен». Весь вечер Элизабет была весела и возбуждена, немного даже чрезмерно, она чувствовала себя успокоенной решительным и твердым настроением шевалье, словно с души ее свалился камень.
— Мне хочется петь! — воскликнула она. — Заказывай любую песню, какую ты хочешь!
Юбер сидел задумчивый, глядя на кресло, в котором восседал тридцатипятилетний генерал. Мадам Сурди, счастливая от того, что видит свою дочь счастливой, сказала:
— О! Я знаю, Юбер, о чем ты думаешь. Наше самое лучшее кресло хуже всего украшено. Это была моя первая вышивка. Я тогда еще не набила руку. Эти левретки похожи на кроликов в садке и на короне на две лилии больше!
А шевалье думал: «Какое большое дело можно совершить с женщиной на руках? Можно ли вообще что-нибудь начать? Все разойдется, растечется по мелочам, в повседневных заботах. Меня ждут бесцветные, похожие один на другой дни, вкусные обеды и партия в буйот после ужина длинными зимними вечерами. А в это время кто-то скачет в атаку впереди своих полков… И перья развеваются над его головой…»
Вскоре Сурди посетил еще один гость, неожиданный и нежданный. Из-за своего скромного происхождения он оставил лошадь у конюшни и подошел к парадному входу пешком. Он поприветствовал дам и спросил Юбера, представившись его старым товарищем. Шевалье был на охоте, и гостю предложили пройти в дом и подождать. Когда шевалье вернулся, он оглядел приехавшего с головы до ног, затем улыбнулся и заключил его в объятия.
— О, Десланд, как ты изменился! Я тебя поздравляю. Рассказывай, как ты?
И, повернувшись к Элизабет, сказал:
— Мы вместе тащили жребий. И вот — ты уже лейтенант!
— Гусарского полка, мадемуазель, всегда к вашим услугам.
Элизабет присела в реверансе. Юбер кусал губы: «Сын пастуха стал гусарским лейтенантом! — ревниво думал он. — Что там ни говори, а в революции есть смысл. Одни потеряли, другие приобрели. А кто были первые бароны на заре феодализма? Более умные простолюдины, бывшие землепашцы, у которых просто кровь была горячей, чем у остальных».
— Мне повезло, — рассказывал Десланд. — Если бы аббат Гишто не научил меня читать и писать, не видеть бы мне никаких эполет! Господин шевалье, вы представляете, для того, чтобы быть офицером, требуется только знать буквы, а смелость, само собой, всегда при нас.
Юбер кивнул. «Я представляю, — думал он, — какой я в его глазах дурак». Он попросил Десланда остаться на ужин. Они проговорили допоздна. Элизабет даже пополнила свой репертуар новой песенкой. Эту песню любили петь наполеоновские солдаты как на марше, так и на привале:
Мадам Сурди мирно орудовала иголкой, и ее очки поблескивали на кончике носа. Глядя на нее, шевалье внезапно подумал, что она уже совсем старая, и острая жалость пронзила его сердце.
Березина
Решительно, судьба шевалье проходила под знаком снега! Лошадь, которая была под ним с 30 июня, только что упала, чтобы никогда больше не подняться. Она в последний раз вытянула шею, тряхнула гривой, ее ноги конвульсивно загребли воздух. Из ее горла вырвалось короткое предсмертное ржание, голова дернулась, ударившись о припорошенный снегом лафет разбитой пушки, и несчастное животное затихло. Все было кончено. Ландро едва успел выскочить из седла и теперь стоял рядом, равнодушно наблюдая за агонией измученного животного, не выдержавшего ужасов русской зимы. Когда солдаты с ножами и саблями жадно набросились на еще не остывшее и, может быть, живое тело, это не вызвало у него никакой реакции. Десланд, остановившийся рядом, уже обнажил саблю с намерением разогнать обезумевших-от голода и мороза людей.
— Оставь! — остановил его Ландро. — Не стоит, это уже падаль. Эй вы! Кусок окорока, самый лучший, принадлежит владельцу!
Некоторые уже вгрызались в сочащиеся темной, густой кровью куски мяса. Ландро растолкал солдат, снял с лошади попону, отвязал от седла сумку из серого грубого полотна. Его движения были так уверенны, что никто не осмелился возразить, когда он потребовал свою долю. На кончике штыка ему протянули большой, дымящийся на морозе кусок мяса. Положив его в сумку, он присоединился к Десланду.