— И что это было за время! Дивное, яркое, свежее, как альпийский луг — дышать не надышаться… Продолжим ли нашу торговлю, ваша милость?
— Продолжим!
Снова я расплачиваюсь из своего бездонного кошелька, заранее ни о чем не догадываясь.
— Ну, что ты всучил мне на этот раз?
— Бесподобное приобретение, сударь — карточный проигрыш в пять тысяч цехинов.
— Что?!
— Но ведь и это не какой-нибудь проигрыш, а тот, роковой, что бросил вас в Венеции в пропасть отчаяния, доселе вам неизвестного. Тот, ради выплаты которого вы не пожалели свою патронессу и возлюбленную, став сначала шпионом в ее доме, а затем выкрав для иезуитов из ее тайника переписку римских янсенистов[27] с янсенистами Сорбонны. Теми немногими, которые еще стояли на своем после буллы Unigenitus, и либертенами из «Кружка Тампля»[28], вроде Эно[29], Монтескьё[30] или аббата де Шольё[31].
— Как ты… Ты и это знаешь?!
— Я, сударь, знаю об этом случае столько же, сколько и вы, но вижу тысячи нитей, целую паутину, связывающую его со всем, что было и будет. Примера ради, вряд ли вам знакомо имя Вольтера — ведь вы ровесники, и весь гранит его славы еще впереди. Однако и на этом граните на все столетия останется царапина от отмычки, которой вы взломали бюро маркизы ди Чева[32].
— Меня взяли за горло!
— Полно оправдываться, сударь — я не ваш духовник. Да и вы лукавите. Пять тысяч цехинов, разумеется, большие деньги, и такой долг был вам, пожалуй, не по карману. Но уж в одном-то доме вы могли бы попросить помощи, не разоблачая себя — у самой маркизы. Если бы она вам к тому времени не наскучила и если бы не знала наверное, что младшая сеньорита Боргезе[33] уже целиком владеет вашими мыслями. Так что недолго вы и колебались…
Я молчу, не зная, что сказать ему. Наконец я провожу по лицу рукой, как будто надеясь защитить себя от чего-то.
— Значит, здесь, на твоем бесовском прилавке — и все счастье, и вся горечь моей жизни. Ты торгуешь и блеском моим, и позором. И разочарованием, и надеждой.
— Одно не живет без другого, и да — вы верно угадали — вся ваша жизнь здесь, без остатка.
— Так я должен выкупить ее у тебя? Сам назначая цену?
— Цена уже назначена.
— А эти червонцы, что я тебе даю…
— …это не золото, а само время, а уж его столько, сколько отпущено. Что-то длилось мгновение, а что-то год, как угадать? Я же сказал вам, сударь, что цену нельзя ни уменьшить, ни увеличить. Видите ли, книга ваших расчетов давным-давно закрыта, мы с вами ее перелистываем — и только.
— И когда я брошу тебе последний грош, это будет цена за тот удар корсиканский шпаги? За полумесяц в изломе черепичных крыш, за обглоданный рыбий хребет…
— Так и будет. И все повторится сначала. Но вы, сударь, всегда это знали. Разве не посещало вас иногда чувство, будто вы когда-то уже проживали то, что с вами происходит?
Очень долго я смотрю на него или сквозь него.
— Другими словами, все предопределено свыше раз и навсегда. Что ж, если так устроено Чистилище, то оно устроено так, а не иначе, и смиримся с этим. Но теперь я хотя бы знаю, что я — тот самый кавалер из Беневенто, а не его ночной убийца.
— О нет, сударь, — качает он головой. — Вы кавалер из Беневенто лишь потому, что выбрали эту лавку, а не какую-нибудь другую.
— Ты хочешь сказать, что в каждой продается своя судьба? И я мог бы подойти к любой?!
— Везде торгуют мозаикой чьей-то жизни. Вы могли бы прожить каждую из них. Да так и случалось множество раз.
— Но тогда… Если бы я выбрал судьбу моего убийцы, мы поменялись бы местами, и моя собственная доля была бы иной!
— И это правда, ваша милость. У вашей судьбы столько концовок, сколько песчинок на побережье. Иначе откуда бы вы помнили, что архиепископ Беневенто, кардинал Орсини, станет Папой Бенедиктом XIII? Ведь в этой истории вас убили раньше, чем декан Священной коллегии надел ему на палец кольцо Рыбака.
— Я не понимаю… Кто же я на самом деле?!
— Вы можете называть себя Духом-Свидетелем или Пневмой, безличной и безразличной. За все времена для вас выдумано столько имен, что и не перечислить. Вы то, чему назначено примерять мириады человеческих личин и испытывать всю сумму их страданий и благодати. Но одновременно лишь судороги этого испытания и делают вас тем, что вы есть.
27
Янсенизм (от имени основоположника, Корнелиса Янсена, епископа Ипрского) — религиозное движение в католической церкви XVII–XVIII веках, осуждённое со временем как ересь. Подчёркивало испорченную природу человека вследствие первородного греха, а следовательно предопределение и абсолютную необходимость для спасения божественной благодати. Против янсенизма активнее всего выступали иезуиты, добившиеся целого ансамбля папских булл, разоблачающих это учение. В связи с этим, независимо от религиозной составляющей янсенизма, в начале XVIII века он превратился в ярко выраженное общественное движение и стал популярен среди фрондирующей аристократии, философов и литераторов, негативно настроенных к иезуитам и довлеющей роли церкви (особенно заметной в последние годы царствования Людовика XIV). Это стало тем более возможно, что учение лежало близко от детерминизма и служило некоторым квазифилософским фундаментом беззаботного сибаритства Галантного века.
28
Кружок аристократов-вольнодумцев (так называемое «общество Тампля»), группировавшихся вокруг опального герцога Филиппа Вандомского, дворец которого, Тампль, и служил местом встреч эпикурейцев. Одним из его самых запоминающихся членов этого общества был молодой Вольтер.
30
Шарль Луи де Секонда, барон Ля Брэд и де Монтескьё (1689–1755) — французский писатель, правовед и философ, автор романа «Персидские письма», статей из «Энциклопедии, или Толкового словаря наук, искусств и ремёсел», труда «О духе законов» (1748), сторонник натуралистического подхода в изучении общества. Разработал доктрину о разделении властей.
31
Гийом Амфри, аббат де Шольё (1639–1720) — французский поэт-эпикуреец, воспевавший любовь и вино и писавший на «галантные» темы.
32
Вероятно, нечто в таком роде могло иметь место, т. к. при подготовке буллы Климента XI Pastoralis officii, по воспоминаниям современников, использовалась перлюстрированная переписка между видными представителями французской и итальянской интеллигенции.
33
Боргезе, как и Алерамичи — старинные дворянские династии Италии.
Упомянутые дамы никогда не существовали, во всяком случае характер Виоланты Ренаты Алерамичи ди Чева собирательный, прототипом в большой степени выступает Мария Казимира де Лагранж д’Аркьен, вдова Яна Собесского, проживавшая в Риме в эти годы и действительно принимавшая у себя свободомыслящих представителей знати, клира, науки и искусства.