Но гражданин Моран, казалось, не заметил этого взгляда, спокойно выпил стакан вина и сказал:
— Гражданин Лендэ прав. Так следовало бы поступить; к несчастью, этого не сделали.
— А куда же девался этот кавалер де Мезон Руж? Что знают о нем? — спросила Женевьева.
— Ну, — пробормотал Диксмер, — он, верно, не долго раздумывая и увидев, что попытка сорвалась, тотчас удалился из Парижа.
— Может быть, выехал из Франции, — прибавил Моран.
— О, нет, нет! — отвечал Морис.
— Как! Он так неблагоразумен, что решился остаться в Париже? — спросила Женевьева.
— Не двинулся с места!
Общее изумление встретило слова Мориса.
— Но это только предположение ваше, гражданин, — сказал Моран, — не более как простая догадка.
— Нет, все верно.
— Признаюсь, — сказала Женевьева, — я никак не могу поверить вашему рассказу, гражданин. Какая непростительная неосторожность!
— Вы женщина, гражданка, и поймете, что могло заставить такого человека, как кавалер де Мезон Руж, действовать вопреки личной безопасности.
— Но что может заглушить страх, внушаемый смертью на эшафоте?
— Что? Любовь, — ответил Морис.
— Любовь! — повторила Женевьева.
— Разумеется. Неужели вы не знаете, что кавалер де Мезон Руж влюблен в Марию-Антуанетту?
Слушатели рассмеялись недоверчиво, но тихо и принужденно. Диксмер пристально взглянул на Мориса, как бы желая разглядеть его насквозь. У Женевьевы навернулись слезы; дрожь, замеченная Морисом, пробежала по ее телу. Гражданин Моран, подносивший стакан к губам, пролил вино; его бледность испугала бы Мориса, если бы в эту минуту все внимание молодого человека не было обращено на Женевьеву.
— Вы дрожите, гражданка! — прошептал Морис.
— Не вы ли сами сказали, что я все пойму, потому что я женщина? Нас, женщин, трогает всякая преданность, как бы ни была она противна нашим правилам.
— А преданность кавалера де Мезон Ружа, — продолжал Морис, — тем удивительнее, что он никогда не говорил с королевой.
— Послушай-ка, гражданин Лендэ, — сказал любитель крайних мер. — Мне кажется… позволь говорить откровенно… ты чересчур снисходителен к этому кавалеру…
— Милостивый государь, — отвечал Морис, употребляя, может быть, намеренно этот титул, вышедший из употребления, — я люблю людей великодушных и храбрых; но это не мешает мне сражаться с ними, когда встречаю их в рядах врагов. Не отчаиваюсь встретить когда-нибудь кавалера…
— И… — начала Женевьева.
— И если встречу, сражусь с ним.
Ужин кончился. Женевьева, вставая, дала знать, что пора разойтись.
В эту минуту часы начали бить.
— Полночь! — спокойно сказал Моран.
— Уже полночь! — живо повторил Морис.
— Ваше восклицание мне очень приятно, — сказал Диксмер. — Оно показывает, что вы не скучали с нами, и подает надежду, что мы снова увидимся. Вы в доме настоящего патриота и, надеюсь, скоро убедитесь, что для вас это дом друга.
Морис поклонился, повернулся к Женевьеве и спросил:
— И вы тоже позволяете мне прийти?
— Не только позволяю, но и прошу, — отвечала Женевьева с живостью. — Прощайте, гражданин.
И она вышла.
Морис простился с собеседниками; особенно раскланялся с Мораном, который очень ему понравился; пожал руку Диксмеру и вышел, ошеломленный разными событиями, волновавшими его в этот вечер, более веселый, чем печальный.
— Какая досадная встреча! — сказала Женевьева, заливаясь слезами, когда муж вошел в ее комнату.
— Ну, гражданин Морис Лендэ — известный патриот, секретарь городской секции, безукоризненный, любимый народом, — это же находка для бедного кожевника, который скрывает контрабанду, — отвечал Диксмер с улыбкой.
— Так ты думаешь, друг мой?.. — робко спросила Женевьева.
— Я думаю, что это даст нашему дому привилегию патриотизма, наложит на него печать отличия; и полагаю, что с сегодняшнего вечера даже кавалер де Мезон Руж мог бы жить у нас в безопасности.
Диксмер, поцеловав жену в лоб, с любовью более отцовской, чем супружеской, оставил ее в маленьком павильоне, ей принадлежавшем, и пошел в другие комнаты к гостям, которых мы уже видели у него за столом.
X. Чеботарь Симон
Наступил май; чистый воздух освежил людей, уставших дышать холодным зимним туманом, и лучи тепла и животворного солнца освещали черную стену Тампля.
У внутренних дверей, отделявших башню от сада, смеялись и курили караульные солдаты.
Но несмотря на прекрасную погоду, несмотря на предложение пленницам выйти из башни и погулять в саду, все они отказались; со времени смерти супруга королева упорно сидела в своей комнате; она не хотела проходить мимо дверей тех комнат второго этажа, где жил король.