— Извини, извини, любезный друг, но твоя логика бессмысленна. Ты, как тот, который сказал:
— Постой, Лорен, — сказал Морис, — оставь в стороне логику, поговорим серьезно. Дашь ты мне пароль или нет?
— Но ты ставишь меня перед выбором: жертвовать долгом ради друга или пожертвовать другом во имя долга?
— Решайся, мой друг, на то или другое, но ради бога скорей.
— Точно ли ты не используешь пароль во зло…
— Уверяю тебя.
— Этого мало… поклянись!
— Да перед чем?
— Перед жертвенником Отчизны!
Лорен, сняв шляпу, подал ее Морису кокардой вперед, и Морис, хотя и понимал, что это очень простодушно, все же без улыбки произнес клятву на импровизированном жертвеннике.
— Теперь, — сказал Лорен, — вот пароль — «Галлия и Лютеция!» Может быть, многие скажут тебе, как и мне: «Галлия и Люкреция»; ничего, пропускай без задержки: и та и другая римлянки.
— Гражданка, — сказал Морис, — теперь я к вашим услугам. Спасибо, Лорен.
— В добрый путь, — сказал Лорен, надевая на голову жертвенник Отчизны; и верный своему анакреонтическому вкусу, удалился, напевая.
III. Улица Фоссэ-сен-Виктор
Морис, оставшись с молодой женщиной наедине, был в большом затруднении. Боязнь оказаться обманутым, обворожительность этой дивной красоты, какое-то безотчетное угрызение совести восторженного республиканца удерживали его от того, чтобы тотчас подать руку молодой женщине.
— Куда вы идете, гражданка? — спросил он.
— Ах, очень далеко, сударь, — отвечала она.
— Однако как?..
— К Ботаническому саду.
— Хорошо, идемте.
— Боже мой, сударь, — сказала незнакомка, — я вижу, что обременяю вас, но если бы не случившееся со мной несчастье и если бы я просто боялась, то никогда бы не воспользовалась вашим великодушием.
— Что об этом говорить, сударыня, — сказал Морис, забыв в беседе своей с глазу на глаз предписанный республикой язык и обратившись к ней как благовоспитанный человек. — Скажите по совести, как это случилось вам так запоздать? Посмотрите, есть ли, кроме нас, хоть одна живая душа?
— Я сказала вам, сударь, что была у знакомых в предместье Руль. Отправившись в полдень, в неведении о том, что происходит, я возвращалась, также ничего не зная, потому что все время провела в одном уединенном доме.
— Да, — проговорил Морис, — в каком-нибудь приюте преждебывших, в вертепе аристократов. Признайтесь, гражданка, что, умоляя меня о покровительстве, вы внутренне смеетесь над моей простотой.
— Я, — воскликнула она, — как это возможно?
— Разумеется. Вы видите республиканца, служащего вам проводником. Этот республиканец изменяет своему долгу, вот и все.
— Но гражданин, — живо подхватила незнакомка, — вы заблуждаетесь, я так же, как и вы, предана республике.
— В таком случае, если вы истинная патриотка, гражданка, то вам нечего скрывать. Откуда вы шли?
— О, сударь, будьте милосердны! — сказала незнакомка.
В этом слове «сударь» отразилась такая нежная, глубокая скромность, что Морис по-своему понял ее чувства.
«Нет сомнения, — подумал он, — что эта женщина возвращается с любовного свидания».
И сам не понимая почему, ощутил сильное стеснение в груди.
С этой минуты он шел молча.
Ночные путники добрались до улицы Веррери, встретив по дороге три или четыре патруля, которые, впрочем, благодаря паролю дали им свободно пройти. Но офицер последнего дозора выказал некоторое упорство.
Тогда Морис счел нужным, кроме пароля, сообщить свое имя и домашний адрес.
— Так, — сказал офицер, — это относится к тебе, а гражданка?
— Гражданка?
— Кто она такая?
— Она… сестра моей жены.
Офицер пропустил их.
— Стало быть, вы женаты, сударь? — проговорила незнакомка.
— Нет, сударыня, а что?
— В таком случае, — сказала она, смеясь, — вам проще было бы сказать, что я ваша жена.
— Сударыня, — сказал, в свою очередь, Морис, — звание жены священно, это звание не должно употреблять без разбора: я не имею чести вас знать.
Тут и незнакомка почувствовала, что сердце ее сжалось. Теперь она замолкла.
Тем временем они перешли мост Марии. Молодая женщина ускорила шаги по мере приближения к своему жилищу.
Прошли и Турнельский мост.