— Это невозможно.
— Хоть однажды, на час, на минуту, на секунду!
— Невозможно, повторяю вам.
— Как? — спросил Морис. — Вы серьезно говорите, что я никогда вас не увижу?
— Никогда! — раздался голос незнакомки, как скорбное эхо.
— О, сударыня, — сказал Морис, — вы смеетесь надо мной.
Тут он приподнял голову, тряхнув своими длинными волосами, подобно человеку, сбрасывающему с себя чары, которым невольно покорился.
Незнакомка смотрела на него с неизъяснимым выражением. Заметно было, что и она не чужда была того чувства, которое сама внушала.
— Послушайте, — сказала она после непродолжительного молчания, прерванного лишь невольным вздохом, который тщетно старалась заглушить, — послушайте, Морис, поклянетесь ли вы своею честью, что закроете глаза и не откроете, пока не сосчитаете 60 секунд… Даете слово чести?
— А если я поклянусь, что случится со мной?
— Случится то, что я докажу вам свою признательность так, как никому еще не доказывала, хотя отплатить вам чем-то большим, что вы для меня сделали-, очень трудно.
— Однако нельзя ли знать?..
— Нет. Доверьтесь мне, и вы узнаете.
— Признаюсь вам, сударыня, я не знаю, ангел вы или демон!
— Клянетесь ли вы?
— Извольте… клянусь.
— Что бы ни случилось с вами, вы не откроете глаз, что бы ни случилось, понимаете ли вы? Если б даже почувствовали удар кинжала.
— Вы изумляете меня вашим требованием, клянусь вам.
— Да клянитесь же, сударь, вы, кажется, ничему тут не подвергаетесь.
— Хорошо, клянусь, что бы ни случилось со мной… — сказал Морис, закрывая глаза.
Он остановился.
— Дайте мне еще, еще раз взглянуть на вас, — сказал он. — Умоляю вас!
Молодая женщина не без кокетства подняла мантилью, и при свете луны, скользившей в это время между облаками, он увидел во второй раз ее длинные, завитые кольцами волосы, черные, как смоль, брови и ресницы, будто нарисованные китайской тушью, два темных, как бархат, глаза, изящный носик и уста, свежие и блестящие, как коралл.
— О, как вы хороши, как вы прекрасны, бесподобны! — вскричал Морис.
— Закройте глаза, — сказала незнакомка.
Морис повиновался.
Молодая женщина схватила его за руки и повернула. Он вдруг ощутил благовонную теплоту, которая, казалось, все ближе и ближе двигалась к его лицу, и нежные уста, слившись с его устами, оставили между губ его тот перстень, от которого он отказался.
Это чувство было быстрым, как мысль, жгучим, как пламя. Морис ощутил что-то похожее на боль, так оно было неожиданно, непонятно, так сильно отдалось в глубине сердца, так потрясло самые глубокие тайники его души.
Он сделал внезапное движение и протянул руки.
— А ваша клятва, — произнес уже удалившийся голос.
Морис через силу прикрыл глаза пальцами, чтобы победить искушение нарушить клятву. Он не считал секунды, он ни о чем не думал и стоял молча, неподвижно.
Минуту спустя он услышал как бы скрип затворяемой двери в пятидесяти или шестидесяти шагах от него, и снова все погрузилось в тишину.
Тут он отнял руку, открыл глаза, оглянулся вокруг, как человек, пробудившийся ото сна, а может быть, и подумал бы, не сон ли в самом деле все, что случилось, если бы губы его не сжимали перстень, доказывавший, что все необыкновенное действительно случилось с ним.
IV. Нравы времени
Когда Морис Лендэ очнулся и глянул вокруг, он увидел лишь глухие и темные переулки, которые тянулись вправо и влево от него. Он пытался как-то сориентироваться в этой глуши, но его рассудок был в смятении; ночь была темна, луна, выглянувшая на мгновение, чтобы осветить прелестное лицо незнакомки, снова скрылась за облака. Молодой человек, после ужасной минуты недоумения, побрел к своему дому, находившемуся на улице Руль.
Достигнув улицы Сент-Авуа, Морис удивился множеству патрулей, разъезжавших в квартале Тампля.
— Что тут случилось, сержант? — спросил он начальника одного из патрулей, очень занятого и только что сделавшего осмотр на улице Фонтен.
— Что случилось? — повторил сержант. — А вот что, господин офицер. Нынешней ночью хотели похитить жену Капета и все ее семейство.
— Кто же?
— Патруль из аристократов, как-то узнавший пароль, пробрался в Тампль в мундирах национальной гвардии и намеревался их увести. К счастью, тот, кто исполнял роль капрала, назвал караульного офицера «сударь»; аристократ сам себя выдал!
— Черт возьми! — сказал Морис. — А задержали злоумышленников?
— Нет, патруль сумел выбраться на улицу, а там и след его простыл.