Неся раненых, мы пробивались через колючие заросли, не обращая внимания на рвущиеся со всех сторон мины, и каким-то образом нам удалось достигнуть рисового поля без новых потерь. Санитарный вертолет кружился высоко над головой, вне досягаемости для вражеских минометов, которые теперь перенесли огонь на поле. Мы распластались в высокой траве, ожидая, пока прекратится огонь. Ничего больше не оставалось, как молиться и ругаться, и солдаты делали то и другое, подавленные и обозленные нашим беспомощным положением.
Гнев солдат, всех до одного, был открыто направлен против Долла за то, что он повел их до конца лощины и на обратном пути завел в западню. Его скверный неуравновешенный характер привел к неправильной постановке задачи и напрасным потерям. Злость стала сильнее воинской дисциплины, которую им вдалбливали. Раздавались угрозы «расправиться» с Доллом, если не прекратится обстрел. Нервы у всех были напряжены до крайности. Я чувствовал, что солдаты готовы взбунтоваться. Это меня испугало. Должно быть, Долл тоже это почувствовал. Он отчаянно старался вновь обрести власть и спасти свою шкуру. Он связался по радио с командиром взвода и закричал на лейтенанта, требуя артиллерийского огня.
— Распоряжение отдано! — рявкнул лейтенант Колдрон.
— Где же огонь, черт его возьми? Гуки не дают нам житья. У нас есть раненые, которых надо вывезти, а вертолет не может сесть.
— Без паники, капрал. Огонь сейчас будет.
— Скорее бы, а то через пять минут нас всех перебьют.
— Не теряйте головы, капрал. Вы отвечаете за безопасность своих солдат.
— Да, да.
— Когда улетит вертолет, выводите людей через поле. Холмами мы займемся. Ваше подразделение должно вернуться к исходу дня. Понятно?
— Так точно, сэр.
— Хорошо. Сейчас будет открыт артиллерийский огонь.
Долл сделал глубокий выдох.
— Выключи это чёртово радио, — сказал он Томасу. Потом поднялся в траве и стал всматриваться в небо.
Вдали раздались глухие удары нашей артиллерии, потом с визгом пронеслись снаряды и разорвались на холмах. Минометный обстрел сразу прекратился.
— Вертолет подходит! — закричал Долл. — Как только он загрузится, пойдем к опушке леса и там приведем себя в порядок. Мы возвращаемся в лагерь.
Послышались вздохи облегчения. Угроза для жизни Долла пока что миновала.
После того как вертолет забрал раненых, мы быстро пересекли поле. Идти по открытому месту было легче, и подбадривало сознание, что мы возвращаемся в лагерь. Правее разорвалось еще несколько мин, не причинив вреда. Это были последние мины противника, на которого теперь обрушилась вся мощь нашего артиллерийского огня.
На опушке леса мы уселись перекусить и полюбоваться зрелищем, развернувшимся на холмах. Изменение обстановки подняло дух солдат. Как болельщики во время игры, они бурно радовались при виде разрывов, рвавших вьетконговскую землю.
— Теперь эти гады получат свое! — гоготал один. — Бей их! Дави!
Я вглядывался в их настороженные, улыбающиеся теперь лица — страх и страдание, которые я видел в лощине, исчезли. Их реакция была естественной после того, что мы пережили. Я завидовал их простодушию, но не разделял его. Глядя на холмы, я не испытывал ненависти к засевшим там людям. Это были их холмы, их долина, их страна. Почему мы стараемся отобрать у них все это?
Во время начальной боевой подготовки нам не говорили о мотивах войны. В восемнадцать лет, привыкший к благопристойности приютского мира, я мало знал о порочности внешнего мира — мира, в котором люди с готовностью убивают людей, чтобы не быть убитыми. О, со времени моего первого патруля я узнал кое-что о действиях государств и людей и о политике, определяющей их действия. Но тогда, в том лесу, глядя через поле на насилие, свершающееся на холмах, я воспринимал жизнь и смерть с простодушной ясностью, которой мне было достаточно. Я отвергал жестокость и безрассудное честолюбие капрала Долла и понимал ненависть солдат к врагу, который лишал их жизни, и к командиру, который использовал их в своих интересах. Но я сознавал свою невиновность и не поддавался окружающей меня жестокости. Именно в этот момент, должно быть, я понял, почему не хотел стрелять из своей винтовки: я не хотел лишать человека жизни, не зная, за что. И именно тогда я решил не убивать ни одного вьетнамца, кроме как для спасения своей жизни.
Лежа под деревьями, потягивая сигарету с марихуаной, которую дал мне Блонди, и наблюдая за обстрелом холмов, я сводил в таблицу дебет и кредит нашей боевой операции.
Наши потери: сержант Стоун — убит; один вертолет с экипажем — уничтожен; четверо убитых и пятеро раненых в засаде; один убитый и один раненный от минометного огня. Это составляло в итоге шесть убитых и десять раненых плюс экипаж вертолета.