— Саня. Саша. Александра... Хочешь посмотреть, как это бывает — по памяти? — спросила она, укрепляя на доске чистый лист бумаги, а потом, откинувшись на спинку стула, долго сидела, слепо глядя перед собой, словно нащупывала в памяти один из образов прошлого, потом опустила руки на лист и, слабо шевеля пальцами, долго ощупывала его, осваивая белое пространство пустоты, но вот ее рука порхнула в сторону коробки с разноцветными мелками.
И я поймал себя на том, что перестал дышать, следя за движением ее руки, уверенно бросающей в пространство пустоты мягкие штрихи, а в белом поле листа быстро прорастали: покосившийся забор, вспышка густой травы у воротной стойки, за ней, слегка отпрянув от ворот, дом с трубой, труба с дымом...
— Это наша дача, — сказала она. — Хотя какая дача, так, сараюшка. Далеко. Под Луховицами. Ну как тебе? — Она развернула лицо в мою сторону, и я опять отвел взгляд. — Я ведь не совсем в полной тьме живу. Скорее, это сплошной серый фон. И на этом фоне и вижу смутные контуры фигур, предметов.. Тени... Хочешь знать, каким я вижу тебя?
Она укрепила на доске новый лист и с минуту смотрела на меня, а потом быстро набросала угольком контур, в котором я с изумлением узнавал что-то поразительно знакомое, а потом она осторожно штриховала плавный абрис этой фигуры, уголек изредка выскальзывал за границу контура, и это были тем не менее удивительно точные по смыслу оплошности, потому что в результате возникало ощущение, будто под легким ветерком слабо шевелится оперение этого безглазого и безлицего существа, а мне лишь оставалось, выбрав в ящичке с пастельными мелками желтый, вписать в эскиз два ярких желтых круга — там, где у ночной птицы полыхают во мраке ночи ее большие, зоркие глаза.
— Ты устал, — сказала она, отодвигаясь вместе со стульчиком от доски. — Да, устал, я же вижу... Пойдем, я тебя покормлю. Ты ведь хочешь есть.
— Нет, — сказал я, с удивлением прислушиваясь к себе и не ощущая привычного инстинкта, хотя ведь и не помнил толком, когда ел в последний раз, и наверняка должен был проголодаться, а впрочем, пора мне привыкнуть к тому, что вблизи ее дыхания мои природные инстинкты растворялись без следа.
— Ну как хочешь, — сказала она. — Тогда давай ляжем спать.
— Давай, — сказал я, и мы, ведомые Шерлоком, прошли в комнату, я быстро разделся, а потом смотрел, как раздевается она и предстает передо мной в самом деле щупленькой девочкой, почти школьницей, с едва наметившимися женскими формами, но при этом тело ее дышало каким-то поразительно уютным, домашним, покойным теплом.
Она приблизилась, тепло стало еще плотнее, гуще, мягче. Я поцеловал ее в сухие губы. Она погладила меня по голове, легла на кровать, вытянулась солдатиком. Я лег рядом и, глядя в потолок, вдруг ни с того ни с сего пробормотал:
— Sic exio me...
— Что? — вздрогнула она и приподнялась на локте. — Опять латынь? А что это значит?
— Так освобождаюсь... А почему — опять? Ты сказала — опять латынь.
— Я давно заметила, когда ты рассказываешь о чем-то или о ком-то, то в речи твоей частенько мелькают латинские слова... Почему так?
— В них много мудрости и печали...
— Какой печали?
— Вселенской. Густой, тяжелой, муторной... Этот город погружен в вязкое вещество печали как в зыбучие пески, и кажется, ему уже не выбраться к солнцу, свету, ветру.
— А откуда она берется?
— Omne animal triste post coitum, — припомнил я вдруг.
— Что это?
— Да так... Мудрое наблюдение древнего философа. Переводится так: всякая тварь после соития печальна.
— Animal... Triste... Post... Coitum... — Она произносила каждое слово отдельно, словно дегустируя по глотку. — Да, латынь в самом деле поразительна. Торжественный, будто отлитый из благородной бронзы язык. Бронзы, бронзы, а не латуни... А Animal — это тварь?
— Ну, строго говоря, животное.
Она долго молчала, потом спросила:
— А кто я?
— Не знаю. Тот вид, к которому принадлежишь ты, мне пока не встречался.
Я провел ладонью по ее волосам. В сумраке маленькое, детское тело Александры отливало матовой белизной. Я ощутил наплыв странного чувства — невнятного, неопределенного, такого еще не было в моей природе.
Это ощущение шло по телу мягкой волной, его энергия комочком собралась в груди, отогревая меня.
Она обняла меня.
Меня бросило в холодный пот, хотя сотни раз за время работы наемным бабником бывал в такой ситуации.
Но теперь я просто не знал, что делать.
Прикрыл глаза и попытался вспомнить, как это бывает у людей, когда мужчина и женщина лежат в постели, обнимая друг друга.