— "Авиан"... Французская минеральная вода...
— Да! Именно французская! — Она пояснила: — Прошлое лето. Канн. Набережная. Уличное кафе под полосатым тентом. И бутылочка вот такой же минералки на нашем столике.
Она повернулась к Маркусу и быстро затараторила по-немецки. Тот напряженно сдвинул брови к переносице и задумчиво сощурился. Покивав в знак согласия, он что-то произнес в ответ.
— Видишь, — сказала Лис, оборачиваясь в мою сторону, — он тоже вспомнил. Да. Прошлый год. Ранняя осень, точнее, бабье лето. Набережная в Канне. Помнишь, я ездила к нему с гости? И мы из Бремена махнули на Лазурный Берег — благо была оказия, там проходил какой-то симфонический фестиваль, и Маркус должен был выступать со своим оркестром.
Она опять глянула на Маркуса, тот в знак согласия покивал, хотя я не убежден, что он понял, что именно имела в виду Лис.
— Я все вспомнила...
Она подалась вперед, уперла локти в стол, молитвенно сложила ладони и, подперев нос кончиками сомкнувшихся пальцев, начала рассказывать, поглядывая на . бременского музыканта так, как будто призывала его подтвердить ее слова. Он, к моему удивлению, принял в беседе живейшее участие, то и дело ввинчивая в строй речи короткие и прочные, как жало штопора, немецкие фразы. И я, почувствовав, как ласково трогает мое лицо волнистый ветерок с моря, подумал, что нам троим вовсе не нужно знание языков — русского, немецкого или английского, чтобы объясняться друг с другом, потому что в живой природе важно уметь понимать собеседника по глазам, выражению лица, интонации, дыханию... Потому я не столько слушал Лис, сколько наслаждался теплом не бывшего в моей жизни августовского дня.
Наслаждался, купаясь в волнистой прохладе, накатывающей на сырой песок узкого пляжа, прогулялся немного вдоль набережной Круазетт под руку с печальной чайкой, которая сообщила мне, что зовут ее Джонатан Ливингстон, — так, болтая о том о сем на английском языке, точнее сказать, на том вульгарном его варианте, который в ходу в Соединенных Штатах, и тут справа показался роскошный фасад отеля, увенчанного двумя башенками фаллической формы.
Точнее сказать, я сначала уловил ресторанные ароматы, сам порядок которых однозначно свидетельствовал, что на отельной кухне священнодействует Сильвен Дюпарк и, стало быть, мы уже дошли до знаменитого на весь мир отеля "Карлтон".
Здесь мне пришлось распроститься с Джонатаном, сославшись на то, что вон там, наискосок от отельного угла, увенчанного башенкой, в уличном кафе под тентом, за крайним столиком у низкой ограды, сидит моя знакомая лиса в обществе бременского музыканта и, потягивая минералку "Авиан" и прикидывая, стоит ли обедать в этом кабаке или ну его на фиг, потому что кулинарные изыски Дюпарка обойдутся долларов в триста как минимум. Было бы невежливо с моей стороны не поприветствовать свою старую приятельницу.
Я устроился на массивной ветке платана с тем расчетом, чтобы видеть набережную Круазетт, и в этот момент вдруг заметил, как оживились мужчины в уличном кафе.
Они оживились и начали распушать перья, поглядывая в сторону парадного подъезда отеля, откуда выходили три обворожительные, прекрасно сложенные девушки в сопровождении женщины лет тридцати, жгучей брюнетки. В ее манере держаться — в отличие от девушек, неловко топтавшихся у входа и растерянно озиравшихся по сторонам, — угадывалась уверенная повадка человека, который всюду чувствует себя как дома.
Все четверо погрузились в открытый "кадиллак", за рулем которого сидел стерильной наружности шофер в ослепительно белом форменном кителе, чопорный и бессловесный, и проехали немного по набережной до пирса. Там девочки перебрались на морской катер, и тот, задрав нос, понесся в море — к роскошной белой яхте "Глория".
Выгрузив драгоценный груз, катер вернулся, доставив к берегу брюнетку. Глянув на часы, она тряхнула черной шевелюрой и изящной походкой, пикантно покачивая бедрами, направилась к черному лимузину, подкатившему со стороны отеля "Нога Хилтон". Из машины выбрался лет сорока человек в легком костюме с сероватым, крайне утомленным лицом, сильной, рельефно очерченной челюстью и увесистыми мешками под глазами.
Он выглядел очень усталым, если не сказать замотанным — в пластике его вялых, сонных движений было нечто такое, что заставляло предположить, будто некогда его сильное, крепко сбитое тело в результате тяжелых рабочих нагрузок приобрело текстуру того пляжного песка, что узкой рыжеватой лентой тянулся вдоль набережной. Брюнетка исполнила некое подобие приветственного книксена и с обворожительной улыбкой протянула ему узкую ладошку. Пара направилась . к катеру, который вновь понесся к той же белой яхте. Приняв на борт пассажира, яхта снялась с якоря и пошла в море. А вернувшаяся на берег двинулась пешком по набережной. Вдруг, заметив кого-то, помахала рукой.