Это женщина средних лет, невзрачной наружности — она тут безвылазно живет уже некоторое время, в этой стеклянной клетке. Днем ее жизнь как на ладони под взглядами уличных зевак, слоняющихся мимо по переулку, вечером, когда поднимаются жалюзи в стене в самом помещении, — ее могут видеть посетители, клубного ресторана, видеть все: как она готовит себе ужин, ест, пьет чай, принимает душ или сидит на унитазе, — что ж, таковы причудливые московские забавы, разгоняющие скуку.
Я стою перед стеклом и не могу отделаться от ощущения, что очень хорошо ее понимаю, ведь моя прежняя жизнь проходила в таком же духе, в ней все, вплоть до бытовых мелочей, было вот так же обнажено и выставлено на всеобщее обозрение, однако я не знаю, как и чем ей помочь. Чем? Разве что приветливым жестом — помахала на прощанье рукой, но она никак не отреагировала. Однако пора, на четыре часа мне назначена встреча — там, в клубе, где мощно дышат кондиционеры и помогают немного перевести дух после удушливого городского зноя. Этот клуб обставлен в классическом английском духе, потому здесь, разумеется, есть библиотека — прохладный сумрак, стеллажи до потолка, инкрустированные благородным красным деревом столики, глубокие кожаные кресла, в которых так хорошо отдыхать после обеда, потягивая шерри и дымя сигарой...
Там он и сидел — рюмка с шерри в одной руке, сигара—в другой, и так изящно перекликался густой тон напитка с густо-кровавым камнем в перстне на безымянном пальце. Именно этот человек представляет банк, которому принадлежит модельное агентство: то ли член совета директоров, то ли еще какая-то важная шишка.
— Мы с вами не встречались прежде, деточка?
Бог миловал. Видела его лишь однажды, года три назад, издалека, с подиума, на одном из показов — он сидел в первом ряду и беседовал с нашей хозяйкой. Поставил рюмку на столик рядом с креслом:
— Так о чем мы толкуем, деточка? Ах да, насколько я осведомлен о ваших отношениях...
Стоп-стоп, наши отношения с человеком из Канна никого не касаются. И если разговор об этом, то мне остается лишь уйти.
— Ой, да не кипятитесь вы, деточка! Успокойтесь, сядьте, сядьте... Но неужели вы полагаете, что я настолько бестактный человек, чтобы вторгаться в ваши личные отношения? Да полно вам, полно... — Взгляд ушел в сторону, скользит по золоченым корешкам выстроившихся на полках фолиантов, а пальцы нервно покручивают перстень. — Речь идет о другом. Речь, деточка, о бизнесе. Большом и солидном. А вы, насколько я понимаю, имеете влияние на Леню... Ну так убедите его, убедите!
Убедить? В чем.
— Да пустяки. В том, что он должен принять наше предложение. Понимаете? Его необходимо принять. Одно слово произнести: "да"! И всем будет хорошо. Просто скажите ему: надо предложение принять. И все. Он поймет, о чем речь, — ведь это именно то, что составляет его головную боль теперь. Зачем эта головная боль, деточка? Смягчите его, убедите в том, что нет смысла упираться, — он не потеряет ни цента, больше того — многое приобретет, если произнесет это короткое "да!".
Долгая пауза, сигарный дым стелется голубоватой струйкой, окутывая его лицо. Похоже, это все. Можно откланиваться.
— Да, кстати, От него вам маленький презент. Преподнесен он будет в несколько экзотической форме... Но тем заманчивей этот скромный подарок. Сегодня вечером. Клуб "Помойка". Знаете такой?
Знаю. Бывала пару раз. Стильное место.
— Вот там и получите. И не удивляйтесь, ради бога, той несколько странной форме, в какой подарок будет преподнесен... Как это наш Леонид любит повторять? Ах да, за все в этой жизни приходится драться. Ну, счастливо вам, деточка.
Ну и как, г-н редактор, мой первый писательский опыт?
Знаете, мне это занятие понравилось. А теперь извините, мне надо принять душ, привести себя в порядок и отправляться за подарком. Двадцать пятого я буду опять в Париже, там и поговорим. До встречи".
В конце файла была ссылка на электронный адрес, по которому ушло письмо, — взгляд на нее давал представление о вознаграждениях, упоминаемых Бэмби: это была одна из ячеек почтового ящика "Пари-матч".
Я сунул в дисковод вторую дискету — еще несколько текстовых файлов. Я грузил их, вглядываясь в наброски, сделанные Бэмби, и находил, что язык ее письма своеобразен, разве что руке ее недоставало уверенности. Это компенсировалось наблюдательностью, умением говорить ярко и точно.