Париж украшался. Тысячи каменщиков трудились над созданием амфитеатра против Дворца равенства. Искусные декораторы заканчивали ансамбль праздничных лозунгов и макетов. В жилых кварталах подправляли облупившуюся краску домов, закрывали большими щитами то, что могло нарушить величественную картину. На Поле собраний[38] строили искусственную гору с гротами и храмами, увенчанную мощным дубом и колонной; здесь должны были восседать депутаты Конвента во время торжественного парада.
Где бы ни проходил Сен-Жюст, он всюду слышал звуки музыки и нестройные хоры: парижане репетировали гимн верховному существу. Мелодия гимна, созданная Госсеком, разучивалась организованно. Школьников гоняли в Музыкальный институт, взрослых собирали по секциям, и здесь композиторы и музыканты, в числе которых был сам Госсек, а также Лесюёр, Мегюль и Керубини, руководили импровизированными хорами. Правда, с гимном не все обошлось гладко. Комитет народного образования поручил написать слова поэту Мари-Жозефу Шенье. Слова уже были опубликованы в газетах, когда 16 прериаля Робеспьер, не доверявший поэту, брат которого, известный «бунтовщик и фельян», находился в тюрьме,[39] запретил текст Мари-Жозефа Шенье. Новые слова было поручено написать поэту Дезоргу. Впрочем, проволочка со словами гимна не отразилась на народных спевках. Санкюлотов обучали только мелодии: им предстояло лишь подпевать во время торжественного шествия, подлинными же исполнителями гимна должны были стать артисты Музыкального института и Оперы, выучившие слова буквально за день до начала праздника.
Прогулки Сен-Жюста не были праздными. Он снова и снова обдумывал общую политическую ситуацию. Особенно волновал его проект закона, о котором он узнал от Робеспьера. Что это за новый закон? Почему о нем ничего и никому не известно? При каких обстоятельствах Неподкупный намерен дать ему ход? Ни до чего не додумавшись, Сен-Жюст отправился на дом к Кутону.
Мари Брюнель приветливо встретила его и провела в гостиную. Кутон, одетый в белую как снег пижаму, сидел в своем кресле. Лицо его выражало полную умиротворенность. Он держал в руках белого кролика, которого кормил люцерной. Трехлетний ребенок, прелестный, как херувим, стоял рядом и гладил то кролика, то руку отца, Появление Сен-Жюста нарушило идиллию. Кутон взглянул на него и ахнул; кролик выпал из рук, люцерна рассыпалась, ребенок заревел, и Мари поспешила унести его в другую комнату.
— Чему ты так изумился? — спросил Сен-Жюст.
— И сам не знаю, — вздохнул Кутон. — Мне ведь известно, что ты приехал. Но я не ждал тебя. — Помолчав, он добавил, словно извиняясь: — Я ведь, как видишь, снова прихворнул.
— Что не помешало тебе заняться разработкой проекта нового закона, — хмуро заметил Сен-Жюст.
— А, ты уже знаешь… Но если Робеспьер сказал тебе о проекте закона, то должен был добавить, что сам и сочинил его.
— Покажи проект закона.
— Достань верхние бумаги из среднего ящика стола.
Сен-Жюст внимательно прочитал проект. Потом перечитал по статьям. Нет, понял он, видимо, правильно. Согласно проекту, Революционный трибунал подлежал коренной реорганизации. Вместо двух нынешних в нем проектировалось четыре отдела. Все «формальности» — следствие, допрос, свидетельские показания, защита — отменялись как излишние: мерилом приговора становилась «совесть судей, движимых любовью к родине». Приговор был один: смертная казнь. Каждому гражданину вменялось в обязанность доносить на врагов народа. К ним относились те, «кто попытается унизить Конвент или внести в ряды его членов раздоры, кто употребит во зло революционные принципы, кто, распространяя ложные слухи, станет смущать граждан, препятствовать народному просвещению, развращать общественные нравы и народную совесть, и, наконец, те, кто посягнет на свободу, единство и безопасность республики или не признает ее безоговорочно».
— Это не то, совсем не то, — прошептал Сен-Жюст.
Кутон улыбнулся какой-то жалкой улыбкой.
— Максимильен считает, что это, быть может, наш единственный выход. Вспомни, процесс Дантона превратился в подлинное поле боя: изобличенный враг народа прибегает к свидетельским показаниям не для установления истины, а для запутывания дела. У бедняка нет возможности обратиться к юристу; богатый злодей пользуется продажной адвокатурой не для защиты, а для нападения…