Он мирно спал, и дурные предчувствия не волновали его… Только потом, в мессидоре, Сен-Жюст поймет всю глубину своего просчета: желаемое он принял за сущее. За десять дней, проведенных в Париже, он дважды ошибся, и обе ошибки стали роковыми. Подобно тому как в начале второй декады прериаля он дал фору врагам, отказавшись от доклада об «иностранном заговоре», так и теперь, в конце той же декады, поверив в победу Робеспьера, он поверил и в то, что жестокий закон не будет принят, чем вторично сыграл на руку той же компании. Только потом, в мессидоре, он поймет, что «иностранный заговор» и прериальский закон были двумя частями провокации, предпринятой врагами, желавшими погубить Неподкупного любою ценой, и что, отказавшись от доклада, он, Сен-Жюст, развязав им руки, облегчил грязную игру. Но может быть, и сейчас, если бы он более внимательно следил за тем, что происходило 20 прериаля, и если бы остался до конца праздника, — может быть, и сейчас он понял многое, ускользнувшее от него, и не покинул столицу с таким легким сердцем…
…Да, торжества эти прошли для Робеспьера далеко не так безоблачно, как представлял Антуан. Уже в самом начале, когда Неподкупный не поспел к открытию церемонии, кое-кто из депутатов брюзжал: «Он разыгрывает из себя короля!» Потом, во время шествия, умышленно замедляя шаг, чтобы увеличить расстояние между ними и «диктатором», они не жалели сарказмов, которыми осыпали его. Но самое страшное произошло в конце, после официальной части.
Смеркалось. Все измучились и устали. Первою схлынула масса зрителей, потом побежали манифестанты. Давка создалась невообразимая. Кругом валялись раздавленные колосья и цветы. Наконец, двинулся в обратный путь и Конвент, точнее, те из его членов, кто еще не успел сбежать. И тогда Робеспьер, который, как и раньше, шел впереди, услышал за собой голоса:
— Ему мало быть повелителем, он хочет стать богом!..
— Пусть не надеется: из этого яичка не вылупиться цыпленку!..
— Великий жрец! Тарпейская скала[42] совсем рядом!..
— Бруты еще не перевелись!..
— Тиран! Возмездие настигнет тебя!..
…В страшном оцепенении двигался Робеспьер. Он узнал голоса. И понял: план не удался, верховное существо не откликнулось на его призыв…
Вернувшись домой, он сказал своим близким:
— Друзья мои, вам уже недолго осталось видеть меня… — И добавил чуть слышно: — Но прежде чем погибну, я раздавлю негодяев…
…Обо всем этом Сен-Жюст узнает позднее, в мессидоре. Сейчас же он отправлялся на фронт с легким сердцем. Верный Филипп не сопровождал его: Элиза вот-вот должна была родить и не желала расставаться с мужем. Робеспьер помог им, и по его протекции Леба был назначен начальником школы Марса.
Сен-Жюст покинул столицу утром 21 прериаля. Через три дня он был в Маршьен-о-Пон, на главной квартире Журдана.
31
Он ждал победы и дождался ее. Еще дважды пришлось солдатам революции переходить Самбру под огнем противника, прежде чем удалось прочно стать на левом берегу реки. Но теперь рядом был храбрый и верный Журдан. После неудавшегося пятого перехода Сен-Жюст хотел провести массовые расстрелы. Журдан, ссылаясь на малочисленность войск, удержал его.
— Хорошо, — сказал Сен-Жюст. — Но если в следующий раз мы снова сорвемся, я расстреляю тебя, генерал.
Расстреливать никого не пришлось. С бульдожьим упорством, словно вгрызаясь в землю, французские солдаты пядь за пядью овладевали вражеской территорией, пока не добрались до Шарлеруа. Город был осажден. Утром 7 мессидора появился австрийский офицер с письмом от коменданта крепости. Сен-Жюст не вскрыл письма.
— Нам нужна не бумага, а крепость, — сказал он посланцу.
Несколько часов спустя крепость капитулировала.
А на следующий день, 8 мессидора, французская армия, возглавляемая Журданом и Сен-Жюстом, одержала знаменитую победу, которая станет хрестоматийной; то была победа при Флерюсе, решившая исход всей кампании. Интервенты, оставив Ландреси, Валансьенн, Ле-Кенуа и Конде, покатились на восток.
Странное дело! Много недель он жил предвкушением этой победы — он ждал от нее чудес. Но вскоре пришлось убедиться, что чудес не бывает; и когда победа пришла, он поймал себя на том, что думает вовсе не о ней и уже не ждет от нее ничего, напротив, опасается, как бы она не осложнила общего положения. Робеспьер, конечно, был не прав, возлагая все надежды на верховное существо; но он был абсолютно прав, когда уверял, что внешние победы не могут вывести из внутреннего тупика.