И Бийо действительно не тронул Сен-Жюста, сосредоточив весь огонь выступления на Робеспьере; не тронули его и другие противники, говорившие после Бийо, в том числе и сам Барер. Казалось, децимвиры бросали ему якорь спасения: ухватись за него Сен-Жюст, отрекись он от Неподкупного, заклейми его, как клеймили Бийо, Тальен, Вадье, — и он сохранил бы не только жизнь, но, возможно, и положение в правительстве. Однако сделать это Сен-Жюст не мог. Робеспьер был его другом, он любил Неподкупного и был готов отдать за него жизнь; но сохранить жизнь ценой предательства… Нет, на такое он был не способен. И поэтому ему лишь оставалось стоять, скрестив руки на груди, презрительно улыбаться и делать вид, будто все происходящее в зале не имеет к нему ни малейшего отношения.
А зал продолжал бушевать, И если Сен-Жюст, который все понял, гордо застыл в ледяном спокойствии, то Робеспьер, который не хотел верить очевидному, рвался в бой закусив удила.
Первый раз он устремился к трибуне после слов Бийо о «предателях». Его оттеснили. Раздались крики: «Долой тирана!» А на трибуне, рядом с Сен-Жюстом, снова возник Тальен, размахивая кинжалом и обещая поразить «нового Кромвеля».
Второй раз Неподкупный рванулся после принятия декрета об аресте Анрио и его штаба. И опять крики «Долой тирана!» сопровождали его. «Я требую слова!» — воскликнул Робеспьер. «Нет!» — дружно ответил зал. Отказали и Леба, пытавшемуся помочь другу.
Третий раз был самый страшный; именно тогда Сен-Жюст снова поймал отчаянный взгляд Максимильена. Неподкупный потребовал слова в ответ на издевательства Вадье, мусолившего «дело Катрин Тео» и вызвавшего с места реплику Тальена: «Я требую, чтобы прения велись по существу дела!»
— О, я сумею вернуть прения к существу дела! — подхватывает Неподкупный, бросаясь к трибуне.
Тальен отталкивает его, изобличая «насилия тирана».
Робеспьер у подножия трибуны. Он окидывает взглядом монтаньяров; одни отворачиваются, другие остаются неподвижными. Тогда он обращается поочередно ко всем сторонам амфитеатра:
— Честные люди, к вам взываю я, а не к этим негодяям…
Ему смеются в глаза.
Держась за перила лестницы, ведущей к трибуне, Максимильен делает неожиданный рывок. Несколько рук, вцепившись в его одежду, стаскивают его вниз. Обращаясь к председателю, он кричит из последних сил:
— Заклинаю, председатель разбойников, дай мне говорить или убей меня!..
— Получишь слово в свой черед, — отвечает Тюрио, сменивший Колло в председательском кресле.
— Нет, нет, никакого слова! — вопят с мест.
Обессиленный, Робеспьер падает на ступеньку лестницы. По вискам струится пот. Схватившись за грудь, кашляет: он сорвал голос.
— Тебя душит кровь Дантона, — смеется Лежандр.
— Так, значит, за Дантона вы мстите мне… — хрипит Робеспьер. — Подлецы! Почему же вы не защищали его?..
Он поднимает голову и пристально смотрит на трибуну, туда, где по-прежнему стоит Сен-Жюст, такой же безмолвный и отрешенный. Глаза их встречаются. Они без слов понимают друг друга.
«Это все, — говорит взгляд Неподкупного. — Нам остается умереть».
«Да, это все, — без слов отвечает Сен-Жюст. — Ты убедился: сейчас мы бессильны что-либо изменить. И раз больше не осталось надежды, то умрем спокойно, с достоинством, ибо такими, и только такими, должны мы остаться в памяти потомков. Наши тела ведь можно терзать и убить; но никому не дано лишить нас иной, независимой жизни, что обеспечена нам в веках и на небесах. И поэтому будем спокойны и невозмутимы и останемся такими до самого последнего часа, тем более что час близок…»
Да, час близок. Тальен кого-то высматривает и подает знак.
Поднимается тот, кому был подан знак. Это никому не известный депутат, но имя его благодаря роли, взятой на себя в этот день, как и имя Герострата, останется в истории. Его имя Луше.
— Я предлагаю, — говорит он, — издать декрет об аресте Робеспьера.
В зале мертвая тишина. Она длится почти минуту. Потом раздаются аплодисменты, постепенно нарастающие и охватывающие зал.
Луше поддерживает столь же безвестный Лозо:
— Установлено, что Робеспьер был деспотом. В силу этого я требую обвинительного декрета!
Аргумент никому не кажется недостаточным или смешным. Отовсюду слышны крики: «Голосовать! Немедленно голосовать!»
Но прежде чем голосование состоится, вскакивает Огюстен.
— Я разделяю добродетели моего брата, — говорит он. — Пусть обвинительный декрет будет издан и против меня.
Он сам лезет в петлю! Максимильен не может этого допустить. Как подстреленная птица, он вновь начинает трепыхаться. Он испускает душераздирающие крики; он поносит Собрание, председателя, врагов: он не хочет, чтобы младший брат умирал из-за него, ему должны дать слово для защиты Огюстена!..