И тут его обуяла злость. Злость на самого себя, на свою глупость, на ее любовь. Один из тех припадков злости, которые с ним случались не часто, но с которыми, когда они находили, он не мог совладать. В отличие от большинства, Антуан во время приступа ярости не орал, не буянил, не дрался, напротив, становился еще более сдержанным и спокойным, — разумеется, только внешне. Но его слова, сказанные в это время, могли испепелить собеседника.
Она ничего не поняла. Она все так же смотрела на него.
— Флорель, милый…
Сен-Жюст холодно взглянул на нее и сказал:
— Что вы себе вообразили, Элиза? Вы здесь абсолютно ни при чем…
Круто повернувшись и не простясь ни с кем, он быстро вышел из комнаты.
Робеспьер нагнал его во дворе.
— Ты очумел, что ли?
— По-видимому, очумел.
— Но это же свинство! Так наплевать в душу людям, которые тебе как родные…
Сен-Жюст смотрел спокойно и отчужденно.
Робеспьер схватил его за плечо.
— Стой, так нельзя, нам надо поговорить. Поднимемся ко мне.
Сен-Жюст не сопротивлялся: ему уже было все безразлично…
— Ничего не понимаю, — говорил Робеспьер, когда они при свете коптящей лампы сидели в его каморке. — Отравляться на такое дело и в таком настроении. Да не знай я тебя — решил бы, что трусишь.
Сен-Жюст молчал.
— Черт, да тебя ничем не проймешь, — сердился Робеспьер. — Ну неужели же, если оставить в стороне все остальное, тебя не радует близкая встреча с родными?
— Я не увижу их, — сказал Сен-Жюст.
— Это почему? Ведь ты же едешь в те края!
— Я не собираюсь их навещать. Объеду стороной.
После этого Робеспьер не задавал больше вопросов.
Он понял, что случайно коснулся темы, которой касаться не следовало. Теперь он говорил только о деле, давал советы, как раскрывать козни врага или недобросовестных администраторов.
Но Сен-Жюст не слушал его. Своим ответом Неподкупному он вдруг неожиданно открыл себе причину своей тоски. Да, конечно, у него так тяжело на душе потому, что он решил не заезжать к матери и не встречаться с Тюилье. Он пошел на это, боясь вновь увидеть ее или услышать разговоры о ней. И вот почему его так разозлила сегодняшняя глупая история с Элизой: он ведь действительно, что бы ни пытался внушить себе, все еще продолжал любить ту, другую…
…Это случилось в 1786 году, когда ему едва исполнилось девятнадцать лет. Окруженный женщинами — матерью и сестрами, не чаявшими в нем души, он вел жизнь молодого бездельника, праздного волокиты. Слухи о его амурных делах стали пищей для пересудов, и благонамеренные буржуа сторонились его как чумы. Поэтому когда случилось неизбежное, на счастливый конец рассчитывать он не мог.
Ее звали Тереза. Она была дочерью нотариуса, господина Желе, весьма уважаемого в Блеранкуре. Антуан влюбился впервые, влюбился до безумия. Девушка ответила взаимностью. Молодые люди строили планы на будущее; отношения их были возвышенны и вполне невинны. Антуан сделал предложение и… получил от родителей Терезы грубый отказ. Мало того. Обеспокоенный папаша Желе поспешил выдать дочь, невзирая на ее мольбы и слезы, за господина Торена, сына второго нотариуса Блеранкура, вскоре унаследовавшего должность отца. Тереза не любила глупого и напыщенного Торена. Страсть к юному Антиною, с которым ее насильно разлучили, не только не угасла, но запылала с большей силой. Кто был виноват в нарушении супружеской верности? Молодые влюбленные, стремившиеся к браку и законному наслаждению своей любовью, или родители, которые отказали им в этом?
Связь его с госпожой Торен была пламенной. Антуана не страшили ни гнев обманутого супруга, ни низкие интриги господина Желе, ни «общественное мнение». Но события 1789 года встряхнули Сен-Жюста. Он понял вдруг, что юные годы прожиты глупо, бездарно. Антуан почувствовал в себе иной, священный огонь и не хотел, чтобы он угас без пользы для людей. Новые лозунги революции воспринимались каждым его нервом, каждой клеткой тела. Какое-то время он делил себя между страстью к Терезе и страстью к свободе; затем вторая взяла верх. Да и верный друг Тюилье разъяснял перспективы: связь с чужой женой закрывала дорогу в будущее; что при старом порядке было естественным и даже почетным, теперь становилось позорным, несовместимым с революционной карьерой. Сен-Жюст понял это; он почувствовал вдруг потребность в нравственном очищении, он хотел оставить изношенные одежды там, по ту сторону рубежа. И оставил их там…
Жители Блеранкура долго судачили о странном поступке, который совершил их молодой земляк, выходя на революционное поприще. Бросив в огонь один из распространяемых врагами памфлетов, он публично дал патриотическую клятву, во время произнесения которой держал правую руку над горящими угольями… Именно отсюда начинались все общественные успехи Сен-Жюста, завершившиеся его избранием в Конвент. Но никто не знал, чем был вызван жест новоявленного Муция Сцеволы; никто не догадывался, что, произнося клятву верности свободе и равенству, молодой любовник одновременно отрекался от любимой, от нежной страсти, которую считал теперь позорной. Разрыв был мгновенным и окончательным: Антуан словно закрыл прошлое, не оставив к нему ни малейшей лазейки. И вот вдруг…