Робеспьер брезгливо передернул плечами.
— Каков негодяй! — тихо сказал он Сен-Жюсту. — Мало того, что он сделал из нее Мессалину, он превратил ее еще в Агриппину![21]
Сен-Жюст, уткнувшись глазами в стол, задумчиво произнес:
— От этого акта народного правосудия нравы только выиграют!
— Выиграют, несомненно выиграют, — подхватил Барер. — И при этом не следует забывать, что гильотина разрубила очень крепкий узел дипломатии европейских дворов…
На следующий день в Париж вернулся Карно.
— Победа, друзья! — воскликнул он. — Блестящая победа, и я сообщаю вам о ней раньше, чем вы получите официальное извещение!..
Он подробно рассказал о подготовке и проведении битвы при Ваттиньи, покончившей с успехами союзников на севере, но при этом подчеркнул, что положение в Эльзасе ухудшается с каждым днем: австрийцы рвутся в Страсбург, а богачи Страсбурга, по слухам, тайно договорились впустить их в город…
Сен-Жюст вскочил.
— Еду сегодня же! — воскликнул он. — А ну-ка кто-нибудь составьте мне и Леба мандат, да, если можно, побыстрее!
Барер сел к столу.
— Каким числом пометить?
— Я же сказал, сегодняшним, — резко ответил Сен-Жюст.
И Барер написал:
«26-го дня, 1-го месяца, II года Республики».[22]
Сен-Жюст схватил мандат, кивнул коллегам и помчался в Комитет общей безопасности.
Комитет был рядом, на Карусельной площади, в отеле де Брионн. Пройдя по дощатому переходу, Сен-Жюст очутился в темном коридоре, ткнул одну из хорошо знакомых дверей и вошел в главный зал Комитета. Там было всего трое: Вадье, Моиз Бейль и Леба. Вадье и Бейль о чем-то разговаривали, Леба писал.
Отозвав Филиппа в сторону, Сен-Жюст тихо сказал:
— Собирайся, мой друг, сегодня едем.
— Куда? — наивно осведомился Леба.
— В Эльзас.
— А, в Эльзас… Но почему в Эльзас?
— В миссию. Мы должны обеспечить победу Рейнской армии.
Только тут до Филиппа начал доходить смысл услышанного. Лицо его приняло сосредоточенное выражение.
— Позволь, значит, это надолго?
— Очевидно.
— А как же Элиза?
— Подождет. Ведь с ней останется твоя сестра.
Вид у Леба был растерянный. Сен-Жюсту стало жаль его. Но перерешать что-либо было поздно. Он вручил другу мандат.
Леба читал рассеянно, не вникая в прочитанное. Наконец поднял глаза на Сен-Жюста.
— Ты знаешь… — он запнулся. — Элиза… Ну словом, она беременна…
Сен-Жюст послал проклятие Робеспьеру. Ведь Неподкупному-то наверняка было известно об этом от Дюпле! Но он не пощадил их. Революция требует жертв…
— Революция требует жертв, — спокойно сказал он Филиппу.
— Да, понимаю, — заторопился тот. — А когда нам выезжать?
— Я ведь сказал тебе, да ты и сам видел число на мандате: сегодня.
— Сегодня? — переспросил Леба, В голосе его слышалось подавленное отчаяние.
Сен-Жюст, сделав вид, будто ничего не заметил, сказал:
— Мы выедем к вечеру, и поэтому у тебя есть время собраться.
Двое других прислушивались к разговору. Вадье, который считал себя первым лицом в Комитете, рискнул вмешаться.
— Позвольте, граждане коллеги, куда это вы собираетесь?
Не отвечая, Сен-Жюст протянул мандат.
— Но это же черт знает что такое! — заорал Вадье. — С нами совсем перестали считаться! У нас нет людей, все время толкуем об этом, и вот новый сюрприз. Мы не отпустим Леба!
Старый Вадье трясся от ярости. Его горбатый гасконский нос стал похож на клюв хищной птицы.
Сен-Жюст, не говоря ни слова, вышел.
Он вернулся в свой Комитет. В общем зале Робеспьера не оказалось. Тогда он поднялся в кабинет на втором этаже.
— Ты что, сердишься на меня? — спросил он Максимильена.
Тот часто заморгал близорукими глазами.
— А на самом деле сердиться-то должен я, — продолжал Сен-Жюст. — Почему ты не сказал мне, что Элиза беременна?
— А какое это имеет значение? — пожал плечами Робеспьер.
— Большое. Мне жаль ее. Мне жаль Филиппа. Надо было выбрать кого-то другого. Скажем, Девиля, с которым я уже ездил.
— Девиль не принадлежит к нашим комитетам, и мы о нем ничего не знаем. Что до Леба, то я ведь объяснил причину своего выбора, и ты со мной согласился. А об Элизе не беспокойся: здесь у нее столько опекунов и помощниц, что исчезновения мужа она почти не заметит.
— Ну прощай, — сухо сказал Сен-Жюст.
— Стой! — крикнул Робеспьер. Он подошел к другу и крепко обнял его. Так неподвижно простояли они несколько секунд.
21
Мессалина — жена римского императора Клавдия, славившаяся развращенностью; Агриппина — его вторая жена, бывшая в кровосмесительной связи со своим сыном Нероном.
22
То есть 17 октября. Республиканский календарь был принят Конвентом 5 октября 1793 года; новые названия месяцев были официально приняты по докладу Фабра д’Эглантина 24 октября и вступили в силу 5 ноября (см. приложение в конце книги).