Затем выступает Карье, самый страшный из «проконсулов», широко известный необоснованными репрессиями в Нанте. Напуганный угрозой отзыва, Карье становится в позу обличителя: он поражен тем, что умеренные заседают на Горе; он возмущен тем, что в Конвенте скорбят о «сраженных национальным правосудием».
— Восстание! — вопит он. — Святое восстание — вот чем мы должны ответить злодеям!..
Слово произнесено; неужели кордельеры откликнутся на него?
Снова поднимается Эбер. Он начинает с разоблачения арестованных «сообщников Бриссо». Почему Шабо и Фабра до сих пор не покарали за их злодеяния? Почему член Комитета общей безопасности Амар медлит с докладом? Распаляясь, Эбер подбирается к основному.
— Воры, — заявляет он, — менее опасны, чем честолюбцы. Чем большей властью они завладевают, тем ненасытнее становятся; они стремятся к единоличному господству!..
Намек прозрачен: о ком речь, если не о Робеспьере и Сен-Жюсте?
— Я назову этих людей, — повышает голос Эбер, — я назову вам тех, кто затыкает рот патриотам… Два месяца я сдерживаюсь, но не могу больше. Я знаю, что они замыслили, но найду защитников…
— Назови! Назови их! — кричат отовсюду.
— И назову, — обещает Эбер, но никого не называет.
— Мы защитим тебя, не бойся! — подбадривают с мест.
— Не узнаю папашу Дюшена, — поддразнивает Венсан, — право, уж не умер ли он?.. Да говори же, не бойся, ведь мы все с тобой!
Все это не воодушевляет Эбера: боясь произнести имя, он словно чувствует, что все пропало, даже не начавшись. С трудом он выдавливает из себя фразу о «человеке, вероятно впавшем в заблуждение»… Кто это? Робеспьер? Сен-Жюст? Оратор не уточняет. И все же, кое-как поборов страх, заканчивает свою бессвязную речь тем же призывом, что и Карье:
— Восстание! Да, именно восстание! Кордельеры первыми подадут сигнал, сразив всех угнетателей!..
…Сен-Жюст удовлетворенно отодвинул листки донесений и не стал читать дальше.
Он тут же отправился к Робеспьеру.
Робеспьер выздоравливал. Еще очень слабый, он рвался в Конвент, и только старания Элеоноры удерживали его дома. Когда Антуан рассказал о происшедшем у Кордельеров, Неподкупный вскочил.
— Неужели они отважатся на восстание?
— Спокойнее, мой друг, — удержал его Сен-Жюст. — Не волнуйся понапрасну. — Это вопль отчаяния, судорога конца. Их не поддержат.
— Почему ты так уверен? Париж велик!
— Париж не шелохнется — или ты забыл наши декреты? Сейчас верят не им, а нам. Идиоты! Они называют нас «износившимися», «людьми с переломанными ногами». И вот теперь они сами сломали шею.
Робеспьер окинул его странным взглядом и прошептал:
— Как жаль, что я разболелся не вовремя…
— К финалу наверняка поспеешь, — успокоил его Сен-Жюст.
Он был прав: Париж не шелохнулся.
В отчаянии вожаки ультра попытались увлечь Коммуну.
18 вантоза секция Марата, во главе которой стоял Моморо, явилась в полном составе в Генеральный совет Коммуны с заявлением, что она «поднялась» и не успокоится до тех пор, пока лица, преследующие патриотов, не будут привлечены к ответственности.
Шометт призвал секционеров к спокойствию. Чтобы показать, насколько пустым является их порыв, он напомнил:
— Конвент только что принял по основательному докладу Сен-Жюста превосходный закон, передающий имущество «подозрительных» неимущим патриотам. О каком же восстании может идти теперь речь?..
Секционеры разошлись. Видя, что все рушится, вожаки дали отбой.
Сен-Жюст знал, что последний ход придется сделать в Комитете общественного спасения. И знал, что сделает его точно.
В Комитете дело облегчалось тем, что Бийо-Варенн, главный защитник ультра, находился в миссии в Сен-Мало. Карно, Приер и Ленде в вопросе о крайних были целиком на стороне Сен-Жюста, Робеспьера и Кутона. К ним, разумеется, примкнул и Барер.
Оставался Колло д’Эрбуа.
Но один Колло, несмотря на всю свою хватку, не смог перебороть большинство. Единственное, чего он добился, — это разрешения на попытку «вразумить» кордельеров.
Кордельеры по-братски приняли Колло, встретив его выход на трибуну дружными аплодисментами. Он сказал:
— Пусть тот, кто завесил Декларацию, укажет нам тирана.
Ему ответило смущенное молчание.
Тогда он объяснил, что нынешнее время в корне отличается от дней 31 мая — 2 июня, поскольку против тирании жирондистов восстание было необходимо, а против кого же восставать теперь, когда Конвент защищает интересы всего народа? При этом, подчеркнул Колло, враги сеют смуту в то время, когда идет война и Питт пророчит гибель французам!..